Такой она и была.
II
1013 год
Даже в сорок один год Килинн с ее роскошными темными волосами и сияющими зелеными глазами была еще удивительно хороша, и к концу лета уже никто не сомневался, что она будет искать себе нового мужа.
Она заслужила немного счастья. С этим никто бы не посмел спорить. Больше двенадцати лет она преданно ухаживала за больным мужем. После битвы при Гленмаме Кормак так и не оправился. Потеряв руку и страдая от ужасной раны в животе, он вообще жил только благодаря заботам Килинн. Но гораздо хуже физических увечий было его уныние. Он то впадал в отчаяние, то безудержно гневался и с каждым годом все больше пил. Последние годы стали особенно тяжелыми.
Чтобы хоть как-то держаться, Килинн цеплялась за свои воспоминания. Она старалась видеть перед собой не сломленного человека, каким Кормак стал теперь, а того прежнего высокого красавца, которого она полюбила. Она думала о его храбрости, его силе, его высоком происхождении. Но, самое главное, она хотела защитить его детей. Она всегда говорила им об отце только как о герое. Если он недели напролет лежал без дела или внезапно взрывался яростью без всякого повода, это было проявлением страдания его героической натуры. Если в последние дни его разум все больше и больше погружался в беспросветную тьму, то виноват в этом был не он сам, а злобные духи, тянувшие его в черноту безумия. А откуда же взялись эти духи? Чья жестокая рука направляла их, кто был главным виновником всех этих несчастий? Разумеется, им мог быть только один человек, зачинщик всех бед, явившийся для того, чтобы унизить древний королевский род Ленстера, принадлежностью к которому так гордились ее муж и дети. Бриан Бору. Только его следовало проклинать за все. Вовсе не слабость ее мужа, а беспощадность Бриана была причиной их горестей. Именно в этом Килинн убеждала своих детей. А с годами, после постоянных унижений, и сама в это поверила. Это Бриан был виновен в увечьях ее мужа, виновен в его унынии, вспышках гнева и душевном надломе. Это из-за Бриана в их семью пришло несчастье. Даже когда их отец впадал в запои, не кто иной, как Бриан, толкал его к этому, твердила она детям. Казалось, король Манстера испытывал к семье из Ратмайнса какое-то личное предубеждение. Со временем вера в это настолько упрочилась в Килинн, что превратилась в нечто почти осязаемое, как если бы ее враждебность к королю Бриану вдруг превратилась в камень. И даже теперь, когда Килинн снова стала свободной женщиной, а ее дети выросли, она продолжала лелеять в своем сердце ненависть к Бриану.
Кормак умер в середине зимы. Его смерть стала облегчением. И при всей тяжести воспоминаний совесть Килинн была чиста. Она сделала все, что могла. Их дети были здоровы. А благодаря ее усилиям, ведь именно она много лет управляла их имением, они теперь были почти так же богаты, как до сражения при Гленмаме. К весне душевные раны Килинн начали понемногу заживать. Когда наступило лето, она уже могла снова ощущать радость жизни, и к июню люди стали поговаривать, что она заметно похорошела. Сама же Килинн, после тайного и внимательного изучения собственного тела, решила, что некоторая уверенность в себе вовсе не будет неуместной. Поэтому с приходом теплых долгих дней августа, обещавших скорый урожай, она стала подумывать о том, что когда-нибудь могла бы снова выйти замуж. А уж когда урожай был собран, начала с легким сердцем присматриваться к мужчинам.
Осгар и сам не понимал, какие чувства обуревали его, когда в том октябре он подходил к их родовому монастырю под Дифлином. Близился Самайн, и он думал о том, что дядя выбрал хорошее время, чтобы отправиться в иной мир. Смерть старого настоятеля была легкой и спокойной, и скорби от его ухода Осгар не испытывал. Спускаясь по горной тропе в тот ясный осенний день, он чувствовал лишь легкую грусть, с нежностью вспоминая о нем. Но уже подходя к монастырским воротам, он неожиданно понял, что совсем скоро ему зададут вопрос, ответа на который он не знал, потому что даже не задумывался о том, что будет делать дальше.
