В прогале между избой и каменным амбаром стояла машина с потушенными фарами и без шофера, — оказалось, автомобиль совсем не похож на дынниковский. Досадуя на себя, на свои неудачи, Мария искала, кого бы спросить ей.
— Гражданочка… кого искать изволите? — По пятам за ней следовал Иван Забава.
— Начальника стройки… Дынникова, — в замешательстве ответила она, хотя и не следовало вступать в разговоры.
— Он не здесь… а туда, подальше… Идемте, провожу.
В руке у него появился электрический фонарь, и поврежденную трактором дорогу начал шарить бледный неживой свет, но под ногами стало хорошо видно.
— Простите… вы — секретарь его? — Будто невзначай фонарь взметнулся, свет упал на лицо Олейниковой, и было оно, наверно, бледно.
Унимая нервную дрожь, — уж не выслеживал ли ее этот странный, привязчивый человек, нежданный ее спутник, появившийся здесь из города?
И Мария холодно ответила:
— А что вас интересует это?
— Так, пустой вопрос… А разве получено запрещение: не любопытствовать? — язвительно хихикнул он. — В таком случае, извиняюсь… Я последнего постановления не читал…
Он погасил свой зеленоватый глазок, которым два раза пристально осмотрел ее с головы до ног, словно для того, чтобы лучше запомнить, — и негромко сказал:
— Теперь найдете сами… через дом отсюда… вон, за ставнями, в задней избе огонек, — там обитает и мечту питает ваш начальничек… Летите, пташка, на огонек…
И прежде чем кончил речь, мгновенно исчез во тьме, из которой возник, — и даже шагов его не было слышно.
Олейникова вбежала на крыльцо, остановилась перевести дух, — уж очень тесно было в груди! — и только здесь почувствовала себя в безопасности.
Борис Сергеевич был один и, судя по всему, работал уже давно. Его лицо, освещенное сбоку керосиновой, с зеленым абажуром, лампой — продолговатое, с немного впалыми щеками, с острым подбородком, тонким прямым носом и негустыми русыми спутанными волосами, казалось усталым, чуть суровым, и губы плотно сжаты. Когда что-нибудь не ладилось, он бывал именно таким; она уже привыкла к нему, и ей достаточно было увидеть эти тонкие, плотно сжатые губы, напряженную складку меж бровей, чтобы понять его душевное состояние.
Извинившись, что явилась не вовремя, она стояла у порога и не решалась сказать о причине своего вынужденного прихода, хотела сейчас же уйти, чтобы не мешать ему.
— Хорошо, что пришли, — сказал он обычным тоном, на мгновенье оторвавшись от стола. — Я — один, и не справляюсь… а много срочных… у нас новая мера времени — приходится спешить. Давайте поработаем вместе. Садитесь. — Но тут же поднялся, подошел к ней, пожал руку, точно они не виделись нынче, потом придвинул стул ближе к своему креслу.
Изба — о двух окнах, задернутых ситцевыми занавесками, с пустой полкой в углу, где недавно жили иконы; вдоль стены — простая железная кровать с серым солдатским одеялом, с помятой подушкой, и сам он, одетый по-домашнему — в сатиновой кремовой рубашке, с расстегнутым воротом, подпоясанный черным пояском с кистями на бедре, — походил скорее на молодого деревенского учителя. Но два телефона на столе, тугой портфель и масса бумаг — лишний раз напомнили ей о большой работе, которой он был завален; она заполняла даже и эту комнату, куда он приходил, чтобы уснуть после длинного утомительного дня.
Лампа коптила, он вывернул побольше фитиль, но света не прибавилось — требовалось подлить керосина. На его зов появилась из передней избы хозяйка и унесла с собой лампу, чтобы заправить ее. Так, минуты три они просидели в потемках; он — на своей постели, Мария — за столом, не проронив ни слова.
— Кажется, дождь, — с приятным удивлением сказал инженер. — Слышите? — По железной крыше тихим шорохом шумел дождь. — Я люблю слушать… мягкий такой, уютный шум… правда?.. и никуда не хочется ехать. У вас бывает так?..
Она не нашлась что ответить. Но после всего, чем переволновалась нынче, ей действительно уютным показались и этот негромкий шум дождя, и эта простая комната, чуточку напоминавшая ей избу в деревне.
— Берите бумаги, мою ручку. Сперва перепишите вот это. — Он говорил уже быстро, словно чертил пунктиром.
