Есть в Батавии маленький дом
На окраине в поле пустом…
— Скучно, небось, без бабы-то? — спросил его Мокроусов, думая, что поет человек от одиночества. — Жениться тебе — обузу на руки брать, а так, на обиход, попроще бабу пользительно завести. Теперь за это не осуждают. А для такого коня травы здесь хватит. Девка здесь крупная, чистая, как зерно…
— Хо, — усмехнулся Иван, и бойкий на глазу заиграл живчик. — Это зерно, пожалуй, и росток даст… а между прочим, насчет алиментов законы строгие. И не виноват, да взыщут. А впрочем, не худо бы завести парочку.
Тут уж засмеялся и Мокроусов:
— Ты больно захватистый!.. И одной довольно…
— Одна-то, может, и есть у меня.
Харитонушка принес с фонтана воды, разжег поодаль землянки костер и, повесив котелок на козла, уселся рядом с Иваном.
— Подстриг бы меня, Забавушка, чем так сидеть. Пока светло. Попью чайку — и на занятия.
Недавно записался этот непоседливый старик на курсы монтажников, и вот уж пять вечеров ходил вместе с молодыми в барак, где обучалось несколько групп.
— Садись давай, студент, — подтрунивал Забава, пододвигая ему табуретку.
— Тебе бы в церковь надо ходить, а ты — с тетрадкой бегаешь! — крикнул из землянки Мартын.
— Мне церковь ни к чему, — чуть сердито глянул на него старик. — В церквах-то, Мартынушка, одно мошенство. Когда-то и я топтал туда дорожку, да проку не получалось. А денег попам пересовал — прямо страх! Троих бы сынов на эти деньги выучил, право.
Иван одел его простынкой и привычно защелкал ножницами, а поглядеть на них выполз на луговину и Мартын. Стригли Харитонушку «под кружало». Волосы были густые, жесткие, кое-где пробивалась серебристая седина, а борода — длинная и густая — была уже пестрой от седых прядей.
— Ты мне и бороду подправь, — попросил он, сидя с низко опущенной головой, и ладошкой показал, насколько ему укоротить желательно. — Куда ни глянь — кругом молодежь безусая, — стыдненько вроде с таким помелом ходить.
Мартын подозрительно покосился на него, но промолчал.
— Пожилому крестьянину приличествует бородка, — заметил, между прочим, Забава, держа его за бороду. — В прежнее время ученые люди и то волоском не брезговали… и даже законно похвалялись. Петр Первый — сильная личность — новую моду ввел, а нынешний век, можно сказать, совсем голый.
И не разобрать было — или он восторгается обилием работы, которой награждало его время, или осуждает. Сам же он брился кругом, как и Макар Макарыч Подшибихин, прибегавший сюда частенько. Харитон сказал:
— Живых ученых не видал, а на карточках — действительно… Я три года себя подправляю, иначе нельзя: третье лето с заграничными господами работаю. Один заводище в лесу сгрохали, теперь господь привел и второму подмогой стать. А этой зимой в колхоз влился. Никто до меня не решался, а я — махнул.
— И не каешься? — спросил Иван.
— Кайся тот, кто грешит, а в колхозе греха нету. Я вроде на меже стою, — промеж деревни и городу: там поработаю — сюда приду. Вот он — я такой, пролетария всех стран! — заключил старик.
— Это хорошо, что на меже стоишь, — похвалил Забава, наводя красоту на благообразный лик Харитонушки. — А что за завод такой, в лесу? — Не любил Иван молчать во время работы, потому и спрашивал.
— А такой… на оборону страны… поважнее этого…
— А кормили как? Лучше, чем здесь? или…
— Как же, хорошо кормили. Там в пяти верстах узловая станция, — Ломовка прозывается. Ну оттуда и везли всего.
— Не знай, не бывал в этой Ломовке, — безразлично сказал Иван.
— Да, великое дело харч, — вздохнул Мартын. — А у нас здесь одни дыры да прорывы… за хлебом — и то приходится стоять в очереди дорогие часы.
— Ну, ты не больно бережешь их, часы эти, — сказал Харитонушка.
— Берег бы, да не приходится… Утром давеча встали за хлебом, а Колыванов на машине ехал, увидал — и всех до единого прогнал на работу… А работа, она что ж… не медведь, в лес не убежит.
Иван аккуратно, не торопясь, расчесывал старику прямой рядок, поддерживая затылок широкой ладонью. Сильная, но мягкая была у него рука.
— Одеколончиком спрыснуть? — по привычке или в шутку спросил он, легко нагнувшись.
