— Чего учишь… и сама знаю.
— Знай-то знай, да с подругами так не живут… больно скрытная ты. Когда вернешься?
— Приду… поскорости, — неопределенно ответила Катька, явно тяготясь расспросами.
— Подождала бы тетю Варю.
— Ну да подожду… не украдкой ведь, а по совету.
Девицы ушли, а вскоре после них Катька услала пожилую работницу за лекарством в Ключиху и, оставшись одна, села за стол.
Есть не хотелось, но она жевала долго — про запас, одобряя черный хлеб свой чужим сахаром. Потом, наевшись до одышки, надела на себя все, что имела, чтобы не нести большой узел, и пошла той окольной проселочной дорогой, где не могла встретиться ей Варвара.
Пройдя версты три, увидела встречную грузовую машину, одиноко стоявшую вдали посреди дороги, которую сжимал с двух сторон густой кустарник. Шофер лежал на спине под колесами и что-то устраивал.
Катька остановилась в нерешительности. Первой мыслью было — подойти к парню и попросить, чтобы подвез до города: большая часть пути оставалась еще впереди, а ноги уже ныли от усталости.
Но всякая встреча была ей теперь опасна, и, почувствовав безотчетный страх, она метнулась в лес. Несколько минут простояла в ожидании, не тронется ли машина, но и ждать было жутко.
С неимоверным трудом раздвигая руками колючие кусты впереди себя и стараясь как можно меньше делать шуму, она пробиралась частым, почти непролазным березником, который царапал лицо и руки, потом, высунув голову из зеленой чащи, огляделась.
Грузовик, зарываясь в пыли колесами, удалялся быстро, громыхая пустым кузовом, а когда совсем скрылся за поворотом, — Катька выбралась опять на дорогу.
ГЛАВА IX
Растворенная душа
У палаток жгли костры, готовили ужин, стояло вокруг немое безветрие наступающей теплой ночи, и всякая травинка, каждый листок пахли дымом и сыростью, когда молодежь вернулась с реки.
Володька Сенцов проводил девушек вплоть до палатки, а Сережка поотстал от них и, любопытства ради, заглянул в первую палатку, которая еще утром пустовала… Теперь в ней разместилась новая артель.
Просунув в палатку стриженую голову и, крутя ею, молча разглядывал он незнакомых людей и вещи. Трое ужинали прямо на земле, подложив под себя пиджаки; четверо отдыхали на койках, а в углу были сложены ящики с инструментом. По одежде, запачканной известью, и инструменту легко было определить, что это — каменщики.
Восьмой жилец — рыжеватый парень, в сатиновой синей рубахе, в новых галошах на босу ногу, с крутыми дюжими плечами, какие бывают у молодых и сильных грузчиков, с густыми вьющимися волосами, сидел на некрашеном сундучке и починял сапог, зажав его между колен.
— Здорово, страннички! — поприветствовал Сережка новых своих соседей. — Отколь притопали?
— Из Владимира, — неохотно отозвался молодой мужик в лаптях, лежавший на голой койке.
— Значит, клюковники?.. «По клюкву, по ягоду-клюкву», — почти пропел Бисеров, бойко поглядывая светлыми озорными глазами. — Очень приятно, честное благородное… С новосельем вас!..
Каменщики ответили на это приветствие, кто как умел, а кудрявый рыжак промолчал, — был он, видно, не разговорчив, как и подобает мастеру сапожных дел. Засунув в голенище круглое поленце, он повернул свое сооружение подошвой вверх и принялся вколачивать в мокрый каблук гвозди. Бил метко, твердой рукой, — только почему-то надлежащего инструмента подле него не было.
— Крепко бьешь, да порется, — сказал опять Сережка, наблюдая за его работой и напрашиваясь на разговор. — А ты, — уж если приехал, — так вынимай свои щипцы — клещи — рашпили, и дело ставь на фабричный лад. — И вспомнив о своих разбитых ботинках, поинтересовался: — Заказы с воли берешь?
Но парень принял это как злую насмешку.
— Пошел к черту! — огрызнулся он, прогоняя назойливого гостя, как нищего. — Чего пристал, скобленый затылок?.. Или выглядываешь, что плохо лежит?
Тут уж ощетинился и Сережка, задетый за живое, и, кашлянув с достоинством, сказал:
— Я к тебе, родной лопоток, с добрым приветствием да о домашним вопросом, без чего безусловно никто не живет, а ты — в бутылку… да еще вором честишь, в первый раз человека видя… Что у тебя в голове-то?.. клюквенный кисель, что ли?