Так складывалось в его воображении будущее… Да, оно было близко, — только ухватить рукой, — но изворотливое, несговорчивое и упрямое — не давалось ему никак!.. Чужие руки, из которых он добивался получить его, заняты совсем другим делом, а свои не обладали пока ни ловкостью, ни властью… Конечно, что за нужда Гайтсману возиться с шофером?.. Тем более Штальмеру, которого самого сняли с должности… Шоферу помогли сделать первый шаг — и хватит. Дальше — пробивай дорогу сам…
Размышляя с собой наедине, он лежал на жесткой постели с газетой в руках… С широких полос смотрели на него и улыбались веселые лица: летчик, поднявшийся на девять километров, юная девушка-парашютистке, сталевар, молодой машинист и сталинградский мастер фасонного литья. Он читал о них, но думал только о том: кто же помогал им подняться на такую гору? — и не находил ответа. Ему сдавалось, что это — счастливцы, которым просто везло. И опять вспомнил прошлое, свое детство: именно оттуда, казалось ему, начиналась эта вереница неудач…
Здесь он пока не завел друзей. Будучи необщительным, он чаще всего выходные дни проводил в одиночестве… Иногда на луговине двора соседние жильцы играли в преферанс, и он, примостившись за спиной Ивана Забавы, смотрел, вникал, и так по нескольку часов просиживал с ними, не скучая, но и не увлекаясь.
Он поднялся с кровати, посмотрел в окно: там, во дворе, играли мальчишки в японо-китайскую войну да женщины с детьми сидели на лавках.
…Голый пустырь, которым шел Дымогаров, был обширен. Буйствовал встречный ветер, поднимая по дороге пыль, а шофер был в новеньком костюме, в желтых начищенных ботинках, которые быстро покрылись серым слоем.
Впереди него, свернув с дороги, шла луговиной молодая женщина, — в зеленом шелковом платье без рукавов, в лаковых туфлях и белых носках. Он убавил шаг, чтобы не перегонять ее, и разглядывал пристально. Ветер мешал ей идти, и она, повертываясь спиной к ветру, а лицом к шоферу, быстро поправляла платье. При этом движении вспыхивала и переливалась у ней на шее хрустальная нитка бус. В другой руке держала она большой пакет, прижав его к груди.
Взобравшись на бугорок, она опять повернулась от ветра и, нагнувшись, чтобы одернуть платье, уронила свои покупки. Грудка печенья, конфет и орехов лежала теперь на пыльной траве. Женщина растерянно оглянулась, — кто бы помог ей? — но, кроме этого парня, не было поблизости никого.
— Разрешите, я помогу, — несмело подходя, сказал он. И не дождавшись позволения, принялся собирать, хотя следовало подумать сперва — куда класть это, потому что пакет оказался разорванным.
Он вынул из кармана платок, но, смутившись, сунул обратно.
— На всякий случай… надо иметь чистый платок, — улыбнулась она, заметив выступившую краску на его щеках.
— Но ведь и у вас ничего нет, — пошутил Дымогаров, взглянув в лицо незнакомки… И сердце его вдруг заныло от сладкого восторга: молодая женщина была красива и стройна; густые темные волосы с рыжеватым отливом придавали немного загорелому лицу почти пленительную красоту. Она была чуть повыше его ростом, с проницательным взглядом темных, будто немного усталых глаз. Дымогаров стоял перед ней, точно завороженный.
— Вы хотели помочь мне, — напомнила женщина. — Достаньте хоть газету.
Он побежал к киоскам, и точно ветром гнало его туда. Минуты через три вернулся он с двумя газетами, хотя достаточно было бы и одной. Незнакомка поджидала, стоя к нему лицом и щурясь от солнца.
— Пожалуйста… только для вас, — выпалил он, довольный такой удачей.
Принялись собирать, оба, каждый в свой пакет. Анатолий делал это молча, сосредоточенно, словно это было единственно важной обязанностью, но заметно торопился, а она собирала не спеша, легко согнувшись в пояснице, и в меру тонкая ее нога в лакированной туфле с белым носочком сводила его с ума.
Незнакомка не замечала его душевного переполоха, как не заметила и его обмолвки.
— Это вы себе набрали? — пошутила она, приподняв голову и лукаво заглянув в лицо шофера, который стоял с пакетом в руках.
— О что вы!.. Это ваше. — И покраснел до самых ушей.
