Он заторопился из школы домой, чтобы переговорить сперва с женой, — и всю дорогу не мог собрать в одно вспугнутые, разлетевшиеся мысли… Что-то треснуло в нем, переломилось; в борьбе с самим собой он как-то сразу устал и начал задыхаться… Чтобы отошло сердце, он остановился посреди дороги и раскрытым ртом хватал воздух… Потом еще медленнее, осторожнее, глядя себе под ноги, пошел к дому.
У жены сидела старуха соседка, дружившая с нею, и это расстроило его еще больше. Незваная словоохотливая гостья просидела вплоть до той поры, когда вернулась Мария.
Олейников пождал еще немного, но ему не терпелось, и тогда он велел дочери пойти с ним в сарай, «чтобы помогла перебрать слежавшееся сено». И при этом взглянули на нее с тревогой его большие серые глаза.
Мария шла за ним узенькой садовой тропкой, заросшей малинником, смотрела на его сутулую широкую спину, свалившуюся набок седую голову, — что-то злое, нетерпеливое было в его нетвердой, шаткой походке.
Отпирая замок, дрожали, не слушались его руки, он отшвырнул ногой лежавшие у ворот грабли и, когда оба вошли в сарай, опять посмотрел на нее долгим, каким-то странным взглядом, будто не узнавал ее.
Его глаза, пронзенные тревогой, подсказали ей многое, она поняла теперь, зачем он позвал ее сюда, насторожилась, ожидая, что будет, с чего он начнет…
Обдумывая, что и как надо в ее положении ответить ему, чтоб избежать возможной ссоры, которая каждому из них будет тяжела, Мария готова была признаться отцу во всем. Невысказанное горе тяжелее носить в себе.
— Что?.. домолчалась! — вдруг гневно спросил он дочь.
Он упрекал ее за слепоту, за глупую доверчивость к парню, но тут прибежала и мать, надеясь хоть слезами помешать расправе: именно расправы боялась она сегодня, хотя прежде никогда не бил детей Семен.
— Что тебе говорил, то и сбылось. Ищи теперь, лови, гоняйся!.. А то — подавай на суд, — сказал он, косясь на ворота, как бы кто не подслушал.
— И подадим, — вступилась мать, страдальчески морщась. Она стояла теперь так, чтобы в опасный миг загородить собою дочь.
— Молчи ты, потатчица!.. — резко повернулся он. — Жизнь судом не устроишь, протоколом не скрепляют ее… Твое было дело — учить ее жизни заблаговременно! А ты нянчилась только, не давала ветру на нее дунуть, не сумела приучить к откровенности… теперь уж поздно.
Наверное, с еще большой горечью раскаянья и гнева он и самого себя ругал за то же самое. Он тоже, как и мать, не сумел подобрать ключей к нраву дочери.
— В селе во все колокола звонят, а мы — молчим, молчим себе на беду, и только.
Мария сидела на досках, положенных в углу на короткие жерди, и, слушая глухой срывающийся голос отца, не находила, что ответить… Ну чего они хотят от нее?.. В чем она виновата?
С откровенной прямотой, присущей его нраву, он спросил: одна ли она осталась?
Дочь промолчала опять.
В запальчивости, не понимая сам, что говорит, он ударил в землю тростью:
— Выгоню, если что!..
Мария вскочила, щеки у нее запылали и, глядя прямо ему в глаза, крикнула:
— И сама уйду!
Оба теперь — отец и дочь, — такие разные и вместе с тем такие похожие, стояли напротив близко друг к другу, но разъединенные, далекие. Теперь обличала Мария.
— Я жить и одна сумею… без вашей помощи. Дожили до седых волос, а понять, в душу заглянуть не умеете… или не хотите… Ушел он!.. Он ушел от меня, а я уйду от вас!.. Уйду!..
Она говорила точно в бреду, и угроза ее была для стариков всего страшнее.
Мария взглянула на отца, и ей показалось, что он сейчас упадет: глаза остекленели, лицо вытянулось и помучнело, а синие губы подернул серый налет. Высокое, грузное тело его шаталось, опираясь на палку, и вот-вот она треснет под ним. В черной, потертой толстовке с обвислыми карманами, высокий, весь седой, с побелевшим от гнева лицом и растрепанными волосами, — он был страшен и жалок в эту минуту. Вот так же он стоял у двери, переступив порог избы, когда вернулся с долгих и напрасных поисков сына. В одно мгновенье пронеслась у ней в голове эта мысль…
Мать схватила отца за руку:
— Что вы, что вы делаете?.. Родные ведь!.. помиритесь, помиритесь скорее. Ну я прошу вас… пожалейте меня хоть. — И сморщив заплаканное лицо, трясла сжатыми кулаками.
