— Откуда у вас такой хватательный инстинкт?.. Наследственное, что ли?.. В прошлом веке, говорят, такие попадались часто… Вы — редкий экземпляр, — открыто дивился Иван, не стесняясь присутствием Подшибихина.
И, странно, совсем не обижался на это Макар Макарыч: его самолюбие было какое-то особенное от обыкновенных людей.
Не уяснив всего, что волновало его корыстную душу, но немного смущенный последней фразой, быстро укатился этот живой коричневый шар, появлявшийся на Ивановом горизонте всегда неожиданно.
После происшедших событий Забаве предложили заведовать парикмахерской на западном поселке — там работало восемь человек в две смены, давали завидный оклад, но и тут, не желая обременять себя ответственностью за всю мастерскую, Иван отказался.
Он был доволен и тем, что сослуживцы стали относиться к нему с еще большим уважением, новый зав. приглашал его в гости, а Гайтсман попросил однажды прийти к нему на дом и там угостил его чаем, а После парикмахер побрил его.
Там впервые Иван увидел племянницу Гайтсмана — Рину Соболь, а во второй раз встретил у них начальника гавани Штальмера, с которым началось пока шапочное знакомство.
Так, в игре с Мартыном Мокроусовым, Иван Забава выиграл вторично и ровно столько, как было задумано прежде…
На этом и завершалась первая часть его плана, рассчитанного на долгий срок.
ГЛАВА IV
Гайтсмана исключили
Она подкралась ночью, эта непролазная, слякотная осень — с туманами, которых не пробьешь прожектором, с моросящим бесконечным дождем, с низко, до самой травы, опустившимся небом.
Земля чернела и набухала; лишенный своих прежних красок, мир стал тусклым и мрачным. Изредка разрывали ветра нетвердую небесную оболочку, и тогда в голубых разводьях облаков ненадолго проглядывало с немощной улыбкой солнце.
Инженер Штальмер вернулся из-за границы и теперь вел монтаж литейной, не особенно полагаясь на молодого Авдентова, но тот, по-видимому, не хотел поступаться своей самостоятельностью. Штальмеру было удобнее не только не замечать этого, но иногда и идти навстречу. Естественный демократизм Авдентова сблизил его с рабочими. Штальмер же чувствовал потребность быть ближе к Дынникову и Колыванову, стараясь чаще попадаться им на глаза. То и другое вызывалось отчасти соображениями личного свойства… Так, не обостряя отношений, но и не сходясь ближе, они работали, сохраняя между собою некую заградительную зону, удовлетворявшую пока обоих.
Не привыкший к русской переменчивой погоде, Штальмер кутался в длинное хромовое пальто, надетое поверх костюма и шерстяного свитера, нахлобучивал до самых бровей мягкую фетровую шляпу, с которой текло ему на плечи, на спину. Он все еще даже покашливал отрывисто и сухо, хотя располагал недюжинным здоровьем, и суровые глаза его блестели тусклым светом.
В кабинете Дынникова он застал секретаря райкома и, еще входя, поймал колывановскую фразу, крайне резкую. Речь, очевидно, шла о Гайтсмане, которому грозило исключение: именно он под шумок высмеял тогда на партийной конференции лозунг партии, написав записку. — И этого было бы вполне достаточно, чтобы выгнать его из партии.
На последнем заседании бюро, где решалась судьба Гайтсмана, неожиданно вмешалась Рохлина — работница крайкома, Она поторопилась, отвести занесенную над головой Гайтсмана руку и прежде всего предварила это беседой с Дынниковым, чтобы «не выносить сор из избы».
Но ни Колыванов, ни Дынников не сдавались: за Гайтсманом нашли еще кое-что, относившееся к дискуссии двадцать девятого года.
Рохлина вызвала Колыванова к себе для объяснений и заперла за ним дверь…
То была женщина средних лет, низенького роста, с квадратной спиной, упитанным породистым и властным лицом, с черными красивыми глазами в роговых очках.
Матвей почтительно выслушал ее выступление, где было собрано порядочное число его собственных недосмотров на площадке и технических ошибок Дынникова; она припомнила перехваченные на рейде чужие плоты, запоздалое строительство насосной станции, недостаточное внимание к культурным нуждам рабочих. Потом подошла к оценке Гайтсмана; о каждом из них она говорила так, точно взвешивала на весах. Ее весы определенно врали, но Колыванов пока молчал.
