— Уже слыхал.
Ляля положила букет на стол, поцеловала меня в лоб и по-хозяйски отправилась по комнатам номера искать вазу.
Нашла графин. Налила в него воды. Поставила графин с розами посреди стола.
— Спустимся в ресторан? — спросила она. — Отпразднуем. У меня часа полтора свободных. Потом выступаю на телевидении.
— Ляля! Исмаил Алтыевич очень просил, чтобы я вас продиагностировал. Давайте сначала займёмся главным.
— Что я должна делать?
— Ничего. Сейчас умоюсь и устрою вам полную диагностику. Готовьтесь.
Я вошёл в ванную, думая о том, что на вид она совершенно здорова. Может быть, полновата, как чуть перезрелый персик.
Вернулся в комнату. Меня шатнуло от неожиданности. Ляля лежала на диване в одной комбинации. Её костюм висел на спинке стула.
Лежала на спине. Доверчиво смотрела навстречу.
В номере сильно пахло розами. Или её духами. У меня закружилась голова. Подумал: «Зачем она это сделала?»
Решил приказать одеться, но это выглядело бы слишком грубо.
— Ляля, на что вы жалуетесь? Что с вами происходит?
— Головные боли, — она показала на правый висок.
— Мигрень?
— Врачи не знают, в чём дело. У моего отца тоже были головные боли, постоянная депрессия… Таблетки не помогают. Кончил жизнь в психиатрической больнице. В той же, где сейчас мой сын. — Она заплакала.
— Ляля, — я пододвинул стул к дивану, сел — Делали вам компьютерную томографию головы?
— Делали. Ничего не нашли.
Я протянул ладонь, повёл над её лбом, всей головой с разметавшимися по подушке чёрными волнами волос. Провёл над лицом, по которому продолжали катиться слезы.
Вдруг схватила мою руку, стала покрывать её поцелуями.
— Спаси меня! Я гибну. Знаю, Исмаил Алтыевич сказал тебе, что я его любовница. А теперь меня преследует наш первый секретарь. У него уже целый гарем.
— Подождите, Ляля! Вы мешаете диагностировать.
— Не надо! — Она вскочила, начала поспешно одеваться. — Поедем! Меня ждёт машина. Есть ещё время заехать с тобой в одно место.
— Куда?
— Едем! — Она ухватила меня за руку и вытащила из номера.
…Я сидел с ней рядом в машине, думал о том, что водитель мог подняться в номер, войти и увидеть её почти голой на диване…
Поведение Ляли было, несомненно, болезненным. Как я начинал понимать, красота стала её проклятием. И дурная наследственность.
— У тебя истерт ворот рубашки, джинсы выгорели. Какие размеры ты носишь? — спросила она, когда машина остановилась у какого-то ангара на краю города.
— Ляля! Спасибо. Мне ничего не нужно.
— Нет. Сиди. Тебе придётся подождать. Это наш правительственный магазин.
7.
Через день рано утром я улетел.
Исмаил Алтыевич успел сделать рентген. Камней в почке, слава Богу, не оказалось.
…Белая «Волга» подъехала к трапу самолёта. Я накинул на плечо ремень своей сумки, в которой, кроме портрета старика-дехканина, были две новые иностранные рубашки и джинсы. Вышел. Ляля вышла вслед за мной.
— Оставляешь одну, — горько сказала она. — Лети хорошо.
…Через несколько месяцев над моими друзьями-диссидентами состоялся суд. Их приговорили к ссылке, отправили в Горный Алтай.
Постепенно яркие впечатления от моей поездки начали бледнеть. Жизнь сурово затягивала в свои будни.
Как-то майским днём раздался телефонный звонок.
— Это Ляля. Ты меня помнишь?
— Очень.
— Я в Москве, в командировке. Остановилась в гостинице «Минск». Если хочешь увидеться, приходи.
— Хорошо. Через полчаса буду. В каком ты номере?
— Нет. Увидимся возле гостиницы.
«Очередная странность», — думал я, когда мчался в вагоне метро.
Действительно, она ждала у входа в гостиницу. Стояла в расстёгнутом плаще среди мельтешения людей, оглядывавшихся на эту статную красавицу.
— Плохо выглядишь. Почему? — спросила она и, не дождавшись ответа, сказала: — Спешу на совещание. Проводи до метро.
Хотел взять её под руку, но она отстранилась. И мы пошли рядом.
— Привет тебе от моего мужа и Исмаила Алтыевича. Ты очаровал всех. И вовремя уехал. Наш Первый секретарь что-то узнал о тебе, захотел заполучить — у него куча болезней.
— Донесли, что ли?
— Конечно, донесли! И о том, что я к тебе приезжала, пробыла больше часа в твоём номере. Грязный человек, до сих пор пытается меня этим шантажировать… Ты уехал — тебе всё равно. Меня не вылечил…
