Их лица стали испуганными. Они дико заозирались. Их стулья растворились, ткань упала на пол, который тоже стал напоминать потрепанную бурей тряпку. Они повернулись друг к другу для последнего поцелуя – но у них не оказалось губ. Они потянулись, чтобы обнять друг друга, – и у них отвалились руки. Их космический корабль диссипировал прямо посреди путешествия, бесследно растворился в пустоте. И он сам видел это!
Гнев сменился слезами, чувством вины, слишком глубоким для раскаяния, самобичеванием столь грубым и сырым, что оно казалось еще одним органом в живом теле.
Он ничего не хотел.
Ни денег, ни струна, ни Пастбища рока. Он не хотел ни друзей, ни товарищества, ни гостеприимства, ни дома, ни пищи. Не хотел ни прогулок, ни одиноких открытий в полях, ни приветливых овец, ни сокровищ в щели, ни компьютера, ни дня, ни ночи, ни жизни.
Он не хотел ничего – и он не мог понять смерть.
В огромной комнате померк весь свет и затихли все звуки, но он этого не заметил.
Его собственная обнаженная жизнь лежала перед ним, словно только что вскрытый труп. Она лежала перед ним – и в ней не было смысла. Существовало много Родериков Фредериков Рональдов Арнольдов Уильямов Макартуров Макбанов, сто пятьдесят кряду, но он – сто пятьдесят первый! сто пятьдесят первый! сто пятьдесят первый! – не был одним из них, не был великаном, который вырвал сокровище у больной земли и скрытого солнечного света севстралийских равнин. Дело было не в его телепатическом увечье, не в его неспособности говрить и телепатической глухоте. Дело было в нем самом, в его неуловимом я, которое было неправильным, совершенно неправильным. Он был младенцем, достойным смерти, который вместо этого сам принес смерть. Он возненавидел маму и папу за их гордость и ненависть; и когда он их возненавидел, они рухнули и умерли в загадочном космосе, так, что не осталось даже тел для погребения.
Род поднялся на ноги. Его ладони были мокрыми. Он коснулся своего лица – и понял, что рыдал, закрыв лицо руками.
Минуточку.
Кое-что все-таки было.
Было кое-что, чего он хотел. Он хотел, чтобы Хьютон Сайм – почсек, человек, который пытался обречь его на Сад смерти, который открыто пытался убить его, который в некотором смысле привел его к богатству и Старой Земле – перестал его ненавидеть. Хьютон Сайм мог слыжать и говрить, но был коротышкой, больным смертью, которая вставала между ним и каждой девушкой, каждым другом, каждой работой, которые ему выпадали. А он сам, Род, насмехался над этим человеком, называл его Пылким Простаком. Возможно, от Рода не было толку, но Хьютону Сайму пришлось намного хуже; почсек Хьютон Сайм хотя бы пытался быть человеком, пытался прожить свой жалкий огрызок жизни, а Род лишь хвастался своим богатством и почти-бессмертием перед несчастным калекой, которому было отпущено всего сто шестьдесят лет. Род желал лишь одного: вовремя вернуться на Севстралию, чтобы помочь Хьютону Сайму, чтобы объяснить, что вина лежала на нем, Роде, а не на Сайме. Почсеку выпало немного жизни, и он заслуживал самого лучшего.
Род стоял и ничего не ждал.
Он простил своего последнего врага.
Он простил самого себя.
Дверь прозаично распахнулась – и на пороге возник Хозяин кошек с молчаливой, мудрой улыбкой на лице.
– Вы можете выходить, господин и владелец Макбан, и если во внешней комнате есть что-то, чего вы желаете, оно ваше.
Род медленно вышел. Он понятия не имел, сколько времени провел в «Зале ненависти».
Дверь за ним закрылась.
– Спасибо, дружище, но нет. Это очень любезно с вашей стороны, но мне ничего не нужно, и я должен срочно вернуться на свою планету.
– Ничего? – спросил Хозяин кошек, по-прежнему улыбаясь очень внимательной, очень тихой улыбкой.
– Я бы хотел говрить и слыжать, но это не особо важно.
– Это тебе, – сказал Хозяин кошек. – Вставь в ухо и носи там. Если будет зудеть или испачкается, достань его, вымой и помести обратно. Это устройство – не редкость, но, очевидно, на вашей планете их нет.
Он протянул Роду предмет размером не больше арахисового орешка.
Род рассеянно взял его и уже собрался положить в карман, а не в ухо, когда заметил, что улыбающееся, внимательное лицо наблюдает за ним, ненавязчиво, но настороженно. Он поместил устройство в ухо. Оно немного холодило кожу.
