Девушка посмотрела на свое обнаженное тело, словно впервые заметила собственную наготу. Сто Один видел, как густой румянец залил ее лицо, шею и грудь. Очень тихо она сказала:
– Вы не знаете? Здесь мы никогда не отвечаем на этот вопрос.
– У вас есть правила? – спросил он. – У вас, людей, есть правила даже здесь, в Округе?
Она оживилась, поняв, что он задал неприличный вопрос не для того, чтобы проявить бестактность, и охотно ответила:
– Правил нет, но есть договоренности. Кто-то объяснил мне, когда я покинула обычный мир и пересекла границу Округа. Думаю, вам ничего не сказали, потому что вы лорд или потому что все попрятались от ваших странных боевых роботов.
– По пути вниз я никого не встретил.
– Значит, они прятались от вас, мой лорд.
Сто Один посмотрел на своих легионеров, чтобы те подтвердили или опровергли это заявление, но Флавий и Ливий промолчали
Лорд снова повернулся к девушке.
– Я не хотел лезть в чужие дела. Можешь рассказать, что ты за человек? Детали мне не нужны.
– При жизни я была однорожденной, – ответила она. – Я прожила недостаточно долго, чтобы меня обновили. Роботы и подкомиссар Инструментария проверили, можно ли обучить меня для Инструментария. Мозгов больше чем достаточно, сказали они, но никакого характера. Я долго об этом думала. «Никакого характера». Я знала, что не могу убить себя, и не хотела жить, а потому делала счастливое лицо всякий раз, когда считала, что меня сканирует монитор, и отыскала дорогу в Зону. Это была не жизнь и не смерть, а бегство от бесконечного развлечения. Я провела здесь совсем немного времени, – она показала на Зону над ними, – а затем встретила его. Очень скоро мы полюбили друг друга, и он сказал, что Зона не слишком отличается от поверхности. Он сказал, что уже побывал внизу, в Округе, в поисках смешной смерти.
– В поисках чего? – переспросил Сто Один, словно не верил своим ушам.
– Смешной смерти. Это его слова и его идея. Я следовала за ним, и мы любили друг друга. Я ждала его, когда он поднимался на поверхность, чтобы достать конгогелий. Я думала, что любовь ко мне изгнала из его разума мысли о смешной смерти.
– Ты рассказываешь мне всю правду? – спросил Сто Один. – Или это лишь твоя часть истории?
Она неуверенно запротестовала, но он не стал больше спрашивать.
Лорд Сто Один молчал и пристально смотрел на нее.
Она поморщилась, прикусила губу и наконец произнесла, очень отчетливо, пробившись сквозь музыку и огни:
– Прекратите. Вы делаете мне больно.
Не отрывая от нее взгляда, лорд Сто Один невинно произнес:
– Я ничего не делаю.
Там было на что посмотреть. У нее была кожа цвета меда. Даже сквозь свет и тени он видел, что на ней нет никакой одежды. И ни единого волоска на всем теле – ни волос на голове, ни бровей, ни, вероятно, ресниц, хотя об этом он судить не мог. Она нарисовала высоко на лбу золотые брови, придававшие ей выражение вечного насмешливого изумления. Она раскрасила рот золотом, чтобы ее слова лились из золотого источника. Верхние веки она тоже сделала золотыми, но нижние были черными как уголь. Получился образ, чуждый всему опыту человечества: похотливая скорбь в тысячной степени, сухая, вечно неутоленная похоть, женственность на службе далеким целям, человечность, завороженная неизведанными планетами.
Он стоял и смотрел. Если в ней еще осталось что-то человеческое, рано или поздно она возьмет инициативу в свои руки. Так и произошло.
Она вновь заговорила:
– Кто вы? Вы живете слишком быстро, слишком яростно. Почему бы вам не войти и не потанцевать, как всем прочим? – Она жестом показала за открытую дверь, где лежали на полу оборванные, неподвижные людские силуэты.
– Ты зовешь это танцем? – спросил лорд Сто Один. – Я бы выразился иначе. Танцует один человек. Все прочие лежат на полу. Позволь задать тебе точно такой же вопрос. Почему ты сама не танцуешь?
– Мне нужен он, а не танец. Я Сантуна, и когда-то он пленил меня человеческой, смертной, обычной любовью. Но теперь он превращается в Солнечного Мальчика, с каждым днем все больше, и танцует с людьми, которые лежат на полу…
– Ты зовешь это танцем? – рявкнул лорд Сто Один. Покачал головой и мрачно добавил: – Я не вижу никакого танца.
