Наконец, у нас есть свидетельства самих лордов. Оба дожили до очень преклонного возраста и к концу жизни испытывали тревогу и раздражение оттого, что эпизод с С’джоан затмил все плохое, не случившееся за время их долгой карьеры – все то, чего им удалось избежать, чтобы защитить планету Фомальгаут III, – и переживали, что их изображают небрежными, жестокими людьми, когда в действительности они такими не были. Если бы они узнали, что история Джоан на Фомальгауте III станет тем, чем является сейчас – одной из величайших романтических историй человечества, наряду с историей К’мелл и госпожи, которая правила «Душой», – они бы ощутили не только разочарование, но и оправданный гнев на непостоянство человечества. Их роли ясны, поскольку они их такими сделали. Лорд Фемтиосекс берет на себя ответственность за идею огня; лорд Лимаоно соглашается, что поддержал это решение. Оба лорда много лет спустя пересмотрели запись сцены и сошлись во мнении, что некие слова или мысли госпожи Арабеллы Андервуд…
Что-то заставило их так поступить.
Но даже освежив память просмотром записей, они не смогли понять, что именно.
Мы пытались при помощи компьютеров каталогизировать каждое слово и интонацию всего суда, но компьютеры тоже не смогли отыскать критический момент.
А госпожа Арабелла… ее никто не допрашивал. Никто не осмелился. Она вернулась на свою родную планету, Старую Северную Австралию, к огромной сокровищнице лекарства сантаклара, и ни одна планета не готова платить по два миллиарда кредитов в день за право прислать следователя для беседы с упрямыми, незамысловатыми, богатыми севстралийскими крестьянами, которые в любом случае не разговаривают с инопланетными чужаками. Севстралийцы берут эту сумму с каждого гостя, прибывшего без их приглашения; и потому мы никогда не узнаем, что сказала или сделала госпожа Арабелла Андервуд после того, как отправилась домой. Севстралийцы заявили, что не желают обсуждать этот вопрос, и если только мы не хотим снова жить по семьдесят лет, нам лучше не злить единственную планету, производящую струн.
Что до госпожи Гороке… бедняжка сошла с ума.
На некоторое время.
Об этом стало известно не сразу, но от нее нельзя было добиться ни слова. Она совершала странные действия, которые, как мы теперь знаем, были частью плана династии лордов Жестокость, что благодаря своему усердию и достоинствам правили Инструментарием более двухсот лет. Но по поводу Джоан ей сказать было нечего.
Таким образом, суд – это сцена, о которой мы знаем все – и не знаем ничего.
Мы думаем, что знаем физические факты жизни С’джоан, которая стала Джоан. Мы знаем о госпоже Панк Ашаш, которая непрерывно нашептывала недолюдям о грядущей справедливости. Нам известна вся жизнь несчастливой Элейн и ее участие в случившемся. Нам известно, что за столетия, прошедшие после первого появления недолюдей, существовало множество укрытий, где нелегальные недолюди использовали свой почти человеческий ум, свою животную хитрость и дар речи, чтобы выжить, даже когда человечество объявляло их ненужными. Желто-коричневый коридор отнюдь не был единственным в своем роде. Нам даже известно, что случилось с Охотником.
Что касается остальных недолюдей – Моего-милого-Чарли, Крошки-крошки, женщины-змеи, Орсона и всех прочих, – у нас есть записи самого суда. Их никто не судил. Солдаты казнили их на месте, как только стало ясно, что их показания не понадобятся. Как свидетели они могли прожить несколько минут или час; как животные они уже были вне закона.
Теперь мы знаем все это – и по-прежнему не знаем ничего. Умирать легко, пусть мы и стремимся это скрыть. Способ смерти не представляет особого интереса; время смерти – вот проблема для каждого из нас, живет ли он на старомодной четырехсотлетней планете или на радикальной новой, где вернули свободу болезней и несчастных случаев; причина смерти шокирует нас не меньше, чем доатомных людей, которые засевали фермерские угодья ящиками с телами своих умерших. Эти недолюди умерли так, как прежде не умирало ни одно животное. С радостью.
Одна мать протянула своих детей солдату, чтобы тот их убил.
