Они сели.
Как случилось все остальное, никто из них точно не знал.
Ей пришлось успокаивать его, словно пациента Дома реабилитации. Она объяснила ему блюда, а когда он все равно не смог выбрать, выбрала за него автоматически. Она по-доброму напоминала ему о манерах, когда он забывал простые обряды принятия пищи, известные каждому, например, то, что разворачивать салфетку положено стоя, остатки еды нужно класть в бак с растворителем, а столовые приборы – на конвейерную ленту.
В конце концов, он расслабился и уже не выглядел таким старым.
На мгновение позабыв, как ей самой тысячу раз задавали этот вопрос, она спросила:
– Почему вы стали моряком?
Он уставился на нее широко распахнутыми, непонимающими глазами, словно она заговорила на незнакомом языке. Наконец промямлил:
– Вы… вы тоже хотите сказать, что… что мне не следовало этого делать?
Ее ладонь метнулась ко рту в инстинктивном извинении.
– Нет, нет, нет. Понимаете, я сама записалась в моряки.
Он молча смотрел на нее своими внимательными юными-старыми глазами. Не таращился, а словно пытался разгадать смысл ее слов, которые по отдельности были понятными, но вместе складывались в нечто безумное. Его взгляд был странным, но она не отвернулась. Вновь отметила загадочное своеобразие этого человека, который управлял огромными парусами в слепой, пустой черноте среди немигающих звезд. Он был молод. Волосы, давшие ему прозвище, были черными и блестящими. Должно быть, бороду ему удалили полностью, потому что его кожа напоминала кожу женщины средних лет – ухоженная, красивая, но с явными старческими морщинками, без следа привычной щетины, которую предпочитали оставлять на лицах мужчины ее культуры. Эта кожа обладала возрастом без опыта. Мускулы постарели, но не выдавали того, как именно состарился человек.
Мать Хелен связывалась то с одним фанатиком, то с другим, и Хелен научилась быть проницательным наблюдателем за людьми; она прекрасно знала, что тайные биографии записаны в мускулах людских лиц и что незнакомец на улице – желает он того или нет – выдает окружающим все свои секреты. Если вглядеться внимательно и при правильном освещении, можно узнать, проводит ли он дни в страхе, надежде или радости, можно раскрыть источники и последствия его самых тайных чувственных наслаждений, можно уловить нечеткие, но стойкие отражения других людей, оставивших на его личности свой отпечаток.
Всего этого у мистера Больше-не-седого не было; он обладал возрастом, но не его стигматами; он состарился, но не получил естественных меток старения; он прожил жизнь, не живя во времени и в мире, где большинство людей оставались молодыми – и жили слишком много.
Он был полной противоположностью ее матери, и Хелен ощутила укол смутного предчувствия, что этот человек имеет огромное значение для ее будущего, желает она того или нет. Она увидела в нем молодого холостяка, преждевременно состарившегося; мужчину, отдавшего свою любовь пустоте и кошмару, а не материальным наградам и разочарованиям человеческой жизни. Весь космос был его возлюбленной – и космос обошелся с ним сурово. Еще молодой, он был старым; уже старый, он был молодым.
Никогда прежде она не встречала такого сочетания – и подозревала, что никто не встречал. В начале жизни он обладал печалью, состраданием и мудростью, какие большинство людей обретают лишь в конце.
Он первым нарушил молчание:
– Вы действительно сказали, что записались в моряки?
Даже самой Хелен ее ответ показался глупым и девчачьим:
– Я первая женщина, обладающая нужной научной подготовкой и достаточно молодая, чтобы пройти физические…
– Должно быть, вы необычная девушка, – мягко произнес он.
Хелен осознала, с трепетом и со сладостной, горько-реальной надеждой, что этот молодой-старый мужчина со звезд никогда не слышал про «совершенного ребенка», над которым смеялись в момент его рождения, отцом которого была вся Америка, который был знаменитым, странным и таким одиноким, что даже не мог себе представить, каково это – быть обычным, счастливым, скромным и простым.
Только мудрый безумец, прилетевший со звезд, может не заметить, кто я такая
