(Как насчет убийцы, которого ты выберешь? – подумал Мартел. Он тоже будет знать, если только ты не заставишь его умолкнуть навсегда.)
Вомакт принял позу: Достопочтимые сканеры приглашаются к голосованию.
Протестующе вспыхнул одинокий фонарь: снова Чан.
Мартел вообразил довольную, жестокую улыбку на мертвом лице Вомакта – улыбку человека, который считает себя правым и видит, что его правоту поддерживают и подкрепляют вооруженные силы.
Мартел в последний раз попытался освободиться.
Мертвые руки крепко держали его. Они сцеплялись, будто тиски, пока глаза владельцев не высвобождали их; как иначе сканеры смогли бы пилотировать корабли месяц за месяцем?
Тогда Мартел крикнул:
– Достопочтимые сканеры, это узаконенное убийство!
Его никто не услышал. Он был в кренче – и он был один.
Тем не менее он крикнул снова:
– Вы ставите под угрозу братство!
Никакой реакции.
Эхо его голоса разнеслось по залу. Ни одна голова не повернулась. Никто не встретился с ним взглядом.
Сканеры разбились на пары для беседы, и Мартел понял, что они избегают смотреть на него. Он видел, что никто не желает следить за его речью. Он знал, что за равнодушными лицами друзей скрывались сочувствие или веселье. Знал, что они считали его кренчнутым – глупым, обычным, человекообразным, временно не-сканером. Но он понимал, что в этом вопросе мудрость сканеров ничего не значила. Он понимал, что только сканер в кренче может самой своей кровью ощутить ярость и гнев, которые преднамеренное убийство вызовет у Иных. Он понимал, что братство подвергает себя опасности – и понимал, что древнейшей прерогативой закона являлась монополия на смерть. Даже Древние нации во времена Войн, до Диких машин, до Животных, до того, как люди отправились Наверх-и-Наружу, – даже они знали это. Как Древние это излагали? Убивать должно только Государство. Государства исчезли, но остался Инструментарий, а Инструментарий не прощал того, что происходило на Землях без его санкций. Смерть в Космосе была бизнесом, правом сканеров; как мог Инструментарий навязывать свои законы там, где люди просыпались лишь для того, чтобы умереть от Великой боли? Инструментарий мудро оставлял Космос сканерам – а братство мудро не вмешивалось в дела Земель. Но теперь братство само собирается поступить как банда преступников, толпа головорезов, глупых и безрассудных, словно кланы Непрощенных!
Мартел понимал это, потому что был в кренче. Будь он хаберманом, думал бы разумом, а не сердцем, нутром и кровью. Откуда другим сканерам это понимать?
Вомакт в последний раз вернулся на трибуну: Комитет завершил встречу, и его воля будет исполнена. Он добавил вслух:
– Старшие среди вас, я прошу верности и молчания.
Два сканера отпустили руки Мартела. Он растер онемевшие ладони, встряхнув ледяными пальцами, чтобы восстановить кровообращение. Освободившись, он начал размышлять, что еще может сделать. Он просканировал себя: кренч держался.
Возможно, у него есть час; возможно – день. Он сможет действовать и как хаберман, но говорить посредством пальца и планшета будет неудобно. Он огляделся в поисках Чана. Увидел друга, который терпеливо застыл в тихом углу. Мартел двигался медленно, чтобы не привлекать к себе чрезмерного внимания. Он встал перед Чаном так, чтобы его лицо было на свету, и произнес губами:
– Что нам делать? Ты ведь не собираешься позволить им убить Адама Стоуна? Ты понимаешь, что работа Стоуна может значить для нас, если он преуспеет? Больше никакого сканирования. Никаких сканеров. Никаких хаберманов. Никакой Боли Наверху-и-Снаружи. Говорю тебе, если бы все остальные были в кренче, как я, они бы взглянули на это с позиции человека, а не ограниченной, безумной логики, к которой прибегли на собрании. Мы должны их остановить. Как нам это сделать? Что нам делать? Что думает Парижански? Кого выбрали?
– На какой вопрос ты хочешь услышать ответ?
Мартел рассмеялся. (Смеяться было приятно, несмотря ни на что; это было по-человечески.)
– Ты мне поможешь?
Взгляд Чана скользнул по лицу Мартела, и он ответил:
– Нет. Нет. Нет.
– Не поможешь?
– Нет.
– Почему нет, Чан? Почему?
