Так или иначе, ему было наплевать. Он был сканером, и хорошим. Если он не может просканировать себя сам, то кто сможет? Этот кренч был не слишком опасным. Опасным, но не слишком.
Словно читая его мысли, а не просто догадываясь, Люси протянула руку и взъерошила ему волосы.
– Но ты знаешь, что тебе не следовало этого делать! Не следовало!
– Однако я сделал! – Он ухмыльнулся ей.
С по-прежнему наигранным весельем она сказала:
– Давай хорошо проведем время, дорогой. В этом холодильнике – почти все, что можно отыскать, все твои любимые вкусы. И у меня есть две новых записи с запахами. Я опробовала их сама, и даже мне понравилось. А ты меня знаешь.
– Который?
– Который что, милый?
Обняв ее за плечи, он похромал из комнаты. (Ему никогда не удавалось вновь ощутить пол под ногами и ветер на коже лица – и сохранить спокойствие и ловкость. Будто кренч был реальностью, а жизнь хабермана – дурным сном. Но он был хаберманом – и сканером.)
– Ты знаешь, о чем я, Люси… о запахах, которые у тебя есть. Который тебе понравился на записи?
– Ну… – задумчиво протянула она, – самым необычным было каре ягненка.
– Что такое караягненка? – перебил он.
– Погоди, пока понюхаешь. А потом догадайся. Скажу тебе вот что: этому запаху сотни лет. Его отыскали в старых книгах.
– Караягненка – это животное?
– Не скажу. Придется тебе подождать, – рассмеялась она, помогая ему сесть и раскладывая перед ним его дегустационные тарелки.
Сперва он хотел вернуться к обеду, попробовать все замечательные блюда, которые съел, и на этот раз прочувствовать их ожившими губами и языком.
Когда Люси нашла музыкальный кабель и закинула его сферу в силовое поле, он напомнил ей о новых запахах. Она достала длинные стеклянные записи и вставила первую в передатчик.
– Теперь нюхай!
Странный, пугающий, волнительный запах наполнил комнату. Он не принадлежал ни к этому миру, ни к Наверху-и-Снаружи. Однако запах был знакомым. У Мартела потекли слюнки. Пульс участился, и он просканировал сердечный блок. (Действительно участился.) Но запах, что это было? В шутливой растерянности он схватил Люси за руки, заглянул ей в глаза и прорычал:
– Скажи мне, дорогая! Скажи, иначе я тебя съем!
– Именно так!
– Что?
– Ты прав. От него тебе должно хотеться съесть меня. Это мясо.
– Мясо. Чье?
– Не человеческое, – со знанием дела ответила она. – Это животное. Животное, которого люди употребляли в пищу. Ягненок был маленькой овцой. Ты ведь видел овец в Пустошах, да? А каре – это его часть, вот отсюда, из середины. – Она показала на свою грудь.
Мартел ее не слышал. Все его блоки переключились в режим «тревоги», а некоторые – в режим «опасности». Он сражался с ревом своего сознания, заставляя тело побороть возбуждение. Как легко быть сканером, когда, как хаберман, действительно находишься вне своего тела и видишь его только глазами. Тогда телом можно руководить, хладнокровно управлять даже в долгой агонии Космоса. Но осознать, что ты представляешь собой тело, что эта вещь управляет тобой, что разум может ударить плоть и вогнать ее в панику! Это было скверно.
Он попытался вспомнить жизнь до того, как отправился в аппарат Хабермана, до того, как его перекроили для Наверху-и-Снаружи. Всегда ли его терзал поток эмоций от разума к телу и от тела обратно к разуму, настолько сбивавший с толку, что он не мог сканировать? Но в те дни он не был сканером.
Он знал причину потрясения. Несмотря на рев собственного пульса, знал. В кошмаре Наверху-и-Снаружи этот запах пробился к нему, когда их пылающий корабль покидал Венеру, и хаберманы голыми руками боролись с плавящимся металлом. Он просканировал их: все были в «опасности». Повсюду грудные блоки взмывали к «перегрузке» и падали в «смерть», а он перемещался от человека к человеку, расталкивая дрейфующие трупы, пытаясь просканировать всех по очереди, чтобы наложить шину на оставшийся незамеченным перелом ноги, открыть сонный клапан тем, чьи инструменты показывали безнадежную близость к перегрузке. Пока люди пытались выполнять свою работу, проклиная сканера, а он в профессиональном порыве пытался выполнять свою, чтобы сохранить им жизнь в Великой космической боли, Мартел и ощутил тот запах. Запах пробрался по реконструированным нервам, просочился сквозь хабермановы разрезы, преодолел все предохранители физической и ментальной подготовки. В ужаснейший час трагедии Мартел мог обонять. Он помнил, что связь с бурлившими вокруг яростью и ужасом была похожа на неудачный кренч. Он даже прервал работу, чтобы просканировать себя, опасаясь наступления Первого эффекта, который пробьет все хабермановы разрезы и уничтожит его Космической болью. Но он справился. Его собственные инструменты держались в «опасности», не приближаясь к «перегрузке». Он выполнил свою работу и получил благодарность. Он даже забыл горящий корабль.
