Я расположился у ограды Грин-парка, недалеко от того места, где Оксфорд когда-то стрелял в ее величество. Мне сообщили, что в тот день королева из соображений безопасности решила не показываться на публике. Но преступник мог и не знать об этом. Оставалась вероятность, что он снова появится поблизости, и я рассчитывал опознать его по словесному портрету.
К моему величайшему изумлению, королева и принц все же проехали мимо. Не знаю, какое из охвативших меня чувств было сильнее: облегчение, поскольку с ее величеством ничего не случилось, или тревога, что опасность может подстерегать ее на обратном пути от Гайд-парка.
Толпа не спешила расходиться, надеясь еще раз увидеть королеву и принца. Зрители все прибывали. Наконец, двадцать минут спустя, раздались крики: «Вот она!» – и вдали показался экипаж. Оглядевшись по сторонам в поисках подозрительных движений, я заметил на другой стороне улицы констебля, который внимательно следил за молодым человеком, стоявшим возле водонапорной колонки. У него была смуглая кожа, как у преступника, описание которого я получил.
Я выскочил на мостовую, – продолжал Райан. – Толпа кричала все громче; экипаж королевы приближался, уже слышны были цокот копыт и скрип колес. Подозрительный молодой человек спрятался за дерево. В тот момент, когда я добежал до противоположной стороны улицы, карета как раз проезжала мимо. Констебль поразил меня тем, что прекратил наблюдение, повернулся к королеве и вытянулся по стойке смирно. Вероятно, он никогда прежде не видел ее величества так близко. Но мне-то было не впервой, поэтому я сосредоточил внимание на молодчике за деревом. И тут он внезапно поднял пистолет.
Я рванулся к нему. Прогрохотал выстрел. Толпа охнула, пороховой дым окутал улицу. Констебль поспешил мне на помощь, и вдвоем мы справились со стрелком.
– Это был Джон Френсис, – произнес Де Квинси.
Инспектор кивнул, добавив:
– К нам подбежали другие патрульные. Мы отвели Френсиса к ближайшему посту охраны дворца, а оттуда – в полицейский участок на Уайтхолле.
– Королева и принц не пострадали? – спросил Беккер.
– К счастью, нет, – ответил комиссар Мэйн. – Френсис продолжал настаивать на том, что пистолет был заряжен одним только порохом. Как утверждал его адвокат, подсудимый всего лишь хотел привлечь внимание к себе и своей табачной лавке, находящейся на грани разорения. Он надеялся таким путем обзавестись новыми клиентам и расплатиться с долгами. Но суд обвинил его в государственной измене.
– В измене? – удивилась Эмили. – Пусть даже его пистолет, возможно, не был заряжен пулями?
– Эксперт по оружию засвидетельствовал, что пыж сам по себе мог причинить серьезные повреждения, если бы угодил в лицо королеве, или поджег ее платье. Френсиса признали виновным.
– И приговорили к виселице, – прибавил Де Квинси. – Поскольку речь шла о государственной измене, дальнейшая процедура казни восходила к временам Генриха Восьмого. После повешения Френсису предполагалось отрубить голову и четвертовать тело.
– Простите, Эмили, за столь неприятные подробности, – сказал Райан.
– Благодарю вас за заботу, Шон, но я читала в записках отца о куда более ужасных вещах.
Комиссара Мэйна, видимо, озадачила фамильярность, с какой они обращались друг к другу, но затем он предпочел сосредоточиться на обсуждаемом вопросе.
– По мнению некоторых, долги довели Френсиса до полного отчаяния, и он надеялся, что его признают сумасшедшим и отправят в Бедлам, – объяснил дочери Де Квинси. – В конце концов, если верить слухам, Эдвард Оксфорд устроился там не без комфорта. Возможно, Френсис всего лишь мечтал о легкой жизни без забот о жилье и пропитании. Если так, его ожидало большое разочарование.
– Френсиса казнили? – спросил Беккер.
– Нет, – ответил Де Квинси. – В последний момент казнь заменили пожизненными каторжными работами на Земле Ван Димена[10]. Когда Френсис узнал, куда его отправляют, виселица, вероятно, показалась ему лучшей судьбой.
– И все из-за бедности, – чуть слышно пробормотала Эмили.
Судя по ее голосу, она прекрасно понимала, до какого отчаяния может довести нищета.
