Наконец, третий миф, который подробно описывает XX век, и описывает его наиболее поэтическим образом, – это миф Туве Янссон. И в этом смысле «Муми-тролль и комета» в переводе Владимира Смирнова – самая точная книга о Второй мировой войне. Это первая книга, которую я прочел своими глазами за три дня и с тех пор не могу читать никакие другие переводы. Людмила Брауде и Нина Белякова – хорошие переводчицы, но мы запомнили эту книгу в первом ее издании, запомнили в гениальном переводе Смирнова:
– Я устал, – хныкал Снифф. – Не хочу больше тащить на себе эту тухлую палатку. Несите ее сами!
– Но ведь мы несем остальной багаж, – урезонивал его Муми-тролль.
Снифф разревелся.
– Конечно, это никакая не тухлая, а чудесная желтая шелковая палатка, – сказал Снусмумрик. – Но не надо слишком привязываться к собственности[108].
Это же чудо – «…не надо слишком привязываться к собственности»! Фраза, которую я всегда говорю. Это и есть самая прямая скандинавская мораль. Почему скандинавские писатели все символисты? Потому что вещная сторона мира слишком уязвима. Ничтожность вещи перед лицом катастрофы – вот глубокая мысль Туве Янссон. Помните лавку, к которой всю компанию Муми-тролля привел путевой указатель «Танцплощадка – сюда! Лавка». И в этой лавке у старушки Снифф хотел купить себе лимонаду, Снорк – тетрадь, Снусмумрик – новые штаны, которые не должны выглядеть слишком новыми, Муми-тролль – диадему для фрёкен Снорк, а фрёкен Снорк – медаль для Муми-тролля. Но у них не оказалось денег. Двадцать марок стоят штаны и двадцать марок семьдесят пять пенни все остальное. Но когда Снусмумрик отказывается от штанов, потому что они «не в его стиле», по расчетам Снорка, получается, что старушка должна им двадцать крон. И тогда они покупают себе и звезду большую вместо медали, и зеркальце вместо диадемы, и лимонад, да еще на семьдесят пять пенни леденцов. Как сказала старушка: «Одно покрывается другим, так что, в сущности, вы мне ничего не должны». Почему старушка так с ними щедра, ведь она прекрасно понимает, что это она фактически владелица штанов, а не Снусмумрик? Потому что перед лицом кометы считать марки совершенно бессмысленно, грядущая катастрофа переключает всё на другие ценности. И ребенок, который вовремя прочел Туве Янссон, уже никогда не будет цепляться за кастрюли, а выбросит их, как Снифф, вместе с палаткой.
Туве Янссон гораздо радикальней, чем Астрид Линдгрен. Максимум того, что могут себе позволить дети у Астрид, например, в «Пеппи Длинныйчулок» – это хватать руками оладьи со сковороды. «Можно есть руками?» – удивляется Анника. «Как хочешь, – ответила Пеппи, – я лично предпочитаю есть ртом»[109]. А выкинуть кастрюли и отказаться от тухлой желтой шелковой палатки – это радикальность Туве Янссон, для которой мир в любой момент может рухнуть и останется цел ровно потому, что мы умеем от очень многого отказываться.
Кроме муми-семейства, которое основа мира, как бы божественная такая семья: Бог-отец, Бог-мать, Бог-сын, – остальные типажи у Туве Янссон – это разные модели одиночества, разные модели богооставленности. Вот Мюмла – абсолютно довольное существо, существо, которое из всего делает счастье. И надо бы это одобрить, если бы это счастье не было замешано на таком самодовольстве, на такой тупости, на таком богатстве каких-то примитивных физических ощущений, что сразу ясно: Мюмла она и есть Мюмла. Это одиночество, которое не понимает себя. Вот Хемуль, существо, которое всех учит жить, потому что само оно жить абсолютно не умеет. В повести «В конце ноября» темным осенним утром Хемуль просыпается у себя в кровати, с тоской приближается к краю кровати, где простыня чуть похолоднее, прижимается к ней всем животом и ждет, когда к нему придет приятный сон. Сон все не приходит. Тогда Хемуль решил почувствовать себя добрым и сильным Хемулем, которого любят все. У него ничего не получилось. Тогда он представил себя бесконечно маленьким Хемулем, которого никто не любит, и у него тоже ничего не получилось, «…он по-прежнему оставался хемулем, который, как ни старался, ничего хорошего толком сделать не мог»
