Гул голосов смолк, все прислушались к говорившему. И он продолжил, окрепнув чуть срывающимся от волнения молодым голосом:
— Да, то была демонстрация их Не только «омонов», но и тех, кто может отдавать приказы. Чтоб втолковать, кому надо, кто тут главный. Вот и велели «ментюхам» дать городу предметный урок.
— Кому? Кому урок? — спросил вихрастый.
— А то не понятно, — засмеялся третий, с белой повязкой на голове. — Подумаешь, какие-то студентики бузить вздумали... Витька сейчас точно сказал — это урок не нам, а работягам, что на заводах с ноября без зарплаты сидят. Вот скажите,говорю или нет, Владимир Михайлович? — быстро повернулся он к светловолосому человеку лет тридцати пяти, сидевшему в окружении студентов на одной из коек и очень внимательно следившему за ходом дискуссии.
Все смолкли и обернулись к нему в ожидании ответа.
— Ну что ж, Сергей, — помедлив, сказал он и обвел ребят большими серыми глазами. — С точки зрения анализа ситуации сформулировано хотя и коряво, но по сути грамотно. Ну а то, что случилось сегодня, — это наглядная социология в ее конкретном приложении. Мы в нашем «Гражданском действии» и наша фракция в областном Законодательном собрании давно отслеживаем эти процессы поляризации и нарастания противостояния в обществе. И на заседании в понедельник я непременно поставлю вопрос об этом правовом беспределе. А 'завтра пошлю резкую жалобу в Москву, в Генеральную прокуратуру. А попробуют замять, замолчать — и Президенту, и в Совет Европы.
— Но кому, кому это все надо? — спросил один из студентов, сидевший на подоконнике, и все засмеялись.
И светловолосый человек, видя устремленные на него ждущие молодые глаза, чуть улыбнулся и продолжил:
— Власти пуще всего хотят избежать массовых забастовок и акций протеста. Сейчас здешним правителям это — как нож острый. Ну и срываются на то, что им привычнее всего. На насилие. Опыт есть опыт, стереотипы вещь нешуточная. Да вот беда — момент не позволяет. Вынуждены учитывать. Понимают: сейчас прямое насилие может оказаться и палкой о двух концах. Как-никак на носу выборы. Идет борьба за голоса. А избиратель почему-то не всегда приходит в восторг, когда его лупцуют дубинкой по голове.
— А что, никак нельзя иначе, что ли? — снова спросил тот же дотошный, но наивный студент.
Владимир Михайлович не удержал улыбки и тоже рассмеялся:
— Понимаете, это такое расщепление сознания. Когда разум вроде бы удерживает в рамках приличия, а подкорка подзуживает и толкает хвататься за дубинку и пистолет: зачем какие-то антимонии, лишние сложности, если имеются в арсенале старые, веками испытанные методы? Вспомните девяносто третий. Неужто непременно надо было доводить ситуацию до пальбы из танков? У них логика простая: если можно Москве, почему нельзя нам?
— То есть все-таки это Платов, да? — уточнил тот же вихрастый парень.
— Я не стану называть кого-то конкретно, — энергично помотал головой их старший собеседник, доцент кафедры социологии и политологии Владимир Русаков. — Мы должны всегда помнить о презумпции невиновности. Я говорю лишь о принципиальной модели. Так что давайте без имен. А если рассуждать строго и логично — для Платова такая публичная расправа над молодыми избирателями на глазах у всего мира сейчас была бы чистым самоубийством. Так что я скорей исключил бы такой вариант...
Студенты разочарованно загудели — хотелось иметь перед собой конкретного противника, конкретных виновников. А «коммуняка» Платов, купавшийся в роскоши на глазах у всего бедствующего города, лучше всех подходил на такую роль. Но Русаков не дал выплеснуться бунтарским порывам.
— Повторяю в стотысячный раз: мы должны мыслить и действовать только в рамках закона! Но то, что кому-то здесь наверху явно неймется скомпрометировать демократические силы — и ежу ясно. Зачем? Чтобы, прикрываясь доходчивыми фразами, подавить наше сопротивление коррупции и олигархии. Чтобы довести дело до конца и взять под свой полукриминальный контроль огромный промышленный регион.
— Ну а сами вы все-таки знаете, кто отдал приказ отбить у нас охоту становиться в пикеты? — настаивал задавший предыдущий вопрос.
