Артем зажмурился и шевельнул руками, представляя, будто наводит тупорылую тушу спасательного бота стыковочными тягами на первый попавшийся аварийный шлюз, и внутри у него все сначала замерло, а потом оборвалось.
Он открыл глаза. Напротив сидел облаченный в шкуры, старик.
Просвещенный дикарь, далекий потомок его друзей и коллег. Они оба пребывали в теле исполинского, парящего над незнакомой землянам планетой Листа, в полости – большом пузыре у самой поверхности, оборудованном под жилище. Мечтать о стыковке с "Одессой" в положении Артема мог только безумец. И тот факт, что учитель ва Хисгин – один из известнейших мечтателей этого мира делу никак помочь не мог.
Мечты обычно плохо согласуются с реальностью. И чем неприятнее реальность и слаще мечты, тем хуже согласуются.
Артему остро захотелось как-нибудь покончить со всем этим – сигануть в треугольную прореху между бортами слипшихся Листов, наговорить дерзостей незнакомцам… Наесться веселящих ягод, наконец – они только по ягодке веселят, а слопай горсть – просто не проснешься.
Однако он точно знал, что ничего подобного делать не будет. Он будет искать. Пусть это бессмысленно и бесперспективно, но это единственное, что позволит ему не сойти с ума в ближайшие годы.
– Хорошо, – учитель ва Хисгин поднялся на ноги; вынужден был встать и Артем.
– Я услышал тебя, а Тиом. Теперь ступай, а мне нужно подумать.
Артем растерялся; в душе он лелеял надежду, что ва Хисгин хлопнет себя по лбу и звучным своим баритоном воскликнет: "Ну, конечно, история о…" и назовет то, о чем история. О железной птице, затерянной на старом Листе, например. Шансов на это было немного, это Артем тоже сознавал. Но чтобы вот так, коротко перемолвиться – и до свиданья? Спасибо, хоть обещал подумать…
Тем не менее Артем как мог сердечно поблагодарил учителя своего друга Дасти, отвесил поклон и покинул полость.
Снаружи было ярко и весело – на соседней поляне что-то происходило, оттуда доносились смех и пение и чьи-то азартные выкрики. Туда Артем и направился – вероятнее всего, Дасти имено там, и именно его присутствием объясняется веселье.
Артем угадал: Дасти при посильной помощи слушателей распевал скабрезные частушки, подыгрывая себе на гитаре. Закончив очередную и переждав взрыв хохота он делал паузу, не прекращая играть и позволяя спеть куплетец кому-либо из присутствующих. Тан тоже был здесь; подпевать он не порывался, но охотно смеялся вместе со всеми. Артем присел на край колодины рядом с Таном; тот покосился на приятеля и снова переключился на частушки.
Веселился народ минут двадцать. Артем тоже иногда улыбался очередному загибу народного творчества, но целиком сосредоточиться на веселье не получалось, мысли поневоле возвращались к разговору с учителем Хисгиным – такому долгожданному и такому в итоге короткому и скомканному. Умом Артем понимал, что никакой разговор ни с кем в Поднебесье не способен кардинально изменить его положение. Счастье, что его вообще выслушали и поняли. Однако иррациональное свойство людской психики надеяться на лучшее, пусть оно и несбыточно, успело дать плоды: Артем разочаровался и был на грани того, чтобы опустить руки. Не навсегда – всего лишь на какое-то время. Уж свою-то натуру Артем успел изучить, а врать самому себе – занятие бессмысленное.
Он может на какое-то время впасть в депрессию. Но пребывать в депрессии бесконечно – не вариант.
Тан рядом устал смеяться. Последние несколько куплетов, когда певцы и слушатели совсем уж раздухарились и окончательно позабыли о приличиях, Тан утыкался лицом в плечо Артему и оттуда глухо всхлипывал, потому что просто хохотать в голос больше уже не мог.
Спасли его четверо дюжих парней, как раз вышедших к поляне. Каждый тащил по нескольку бурдюков – понятно с чем. Увидев эту четверку, Дасти завершил очередной куплет замысловатой каденцией, положил гитару на траву рядом с собой и весело заорал:
– Пощады! Влаги!
– Влаги сказочнику! – с готовностью подхватили окружающие и один из подошедших парней ловко перебросил соседу Дасти булькающий бурдюк с веселящим. Тан отлип от Артема, вытер слезы и с интересом воззрился на процесс вскрытия бурдюка – сосед Дасти не спеша распускал узелки на горловине.
