А потом с осетром на плече и чемоданчиком в руке он оказался в Юго-Западном районе столицы, в его новых кварталах. Улица была перекопана, и такси пришлось отпустить, но Гурьянов не падал духом. Сверившись с записной книжкой, спросил у прохожих, как пройти к нужному дому, ему показали, и он в решительном, целеустремленном настроении двинулся по курсу, прошел по мосткам над какой-то разрытой водопроводной канавой, а все прохожие завистливо и восхищенно оглядывались на его осетра, на это северное чудо, особенно дети, которые с родителями или самостоятельно спешили в школу.
Перламутровая чешуя рыбины поблескивала на мартовском солнце, и хотя вообще-то осетр уже изрядно наелозил плечо, настроение у Мити не портилось – вон Люся в каких домах живет, шик!
Нужный ему дом тоже оказался красавцем – белый, девять этажей, балконы разноцветные. У входа скамеечка, детская площадка с качелями, турник, ледяная горка для санок.
Гурьянов снова заглянул в записную книжку, спросил что-то у выскочившей из подъезда девчонки-пятиклассницы, та показала на окно третьего этажа и убежала, оглядываясь на осетра.
Третий этаж, лестничная площадка. Гурьянов стоит перед семнадцатой квартирой. Явно волнуется. Проверил, все ли застегнуты пуговицы на полушубке, подал осетра для равновесия чуть вперед и, сдерживая улыбку, нажал кнопку звонка. Подождал, настойчиво нажал снова. Но не открывали. Гурьянов поглядел в глазок на двери, потом на свои часы на руке, нажал звонок еще раз – уже без особой надежды.
Но открылась не эта дверь, а соседская, оттуда выскочил мальчишка-первоклассник с ранцем за плечами и тут же обалдело застыл перед Митиным осетром. Следом, запирая дверь, шла его бабушка.
– Здравствуйте, – сказал ей Гурьянов и кивнул на дверь семнадцатой квартиры. – Муравина здесь живет? Люся?
Старуха хмуро глянула на него, хотела что-то сказать, но удержалась, ограничилась кратким:
– Живет.
– Ушли уже, – огорченно сказал Гурьянов и на всякий случай еще раз нажал на кнопку звонка.
А старуха дернула внука за руку, подтолкнула к лифту и вызвала кабину. Где-то наверху, на девятом, может, этаже кабина стронулась, пошла вниз.
Старуха искоса оглядела Гурьянова – от его меховых сапог и полушубка до осетра и огорченного лица.
Сжалилась, спросила хмуро:
– Родственник, что ли?
– Я с Севера, с Заполярья, – поспешно, но не впрямую ответил Гурьянов. – Думал – пораньше если, с утра, – застану. – Он старался подладиться к старухе – соседка все же.
– Подождешь – застанешь, – загадочно сказала та и шагнула с внуком в кабину лифта.
– А скоро? Эй! – подался за ней Гурьянов, но дверь кабины закрылась, и старуха уехала вниз.
Оставалось ждать.
Оттаивающий под солнцем осетр лежал на скамейке у парадного входа в дом, а под скамейкой сидела бродячая кошка и сторожила капли, падавшие с осетрового хвоста.
Гурьянов ходил по дорожке у дома, ежился. Все-таки март был, солнечный, но март. Потом Митя решился – поглядывая на пустые окна дома (неловко все же), он подошел к турнику, сбросил полушубок. Подпрыгнул, подтянулся несколько раз, сделал кач, склепку, вымахнул на перекладину, закрутил «солнышко». Теплей стало. Он снова сделал кач, перехватил руки, широко отмахнулся на склепке и закрутил «солнышко» в другую сторону.
И тут увидел, что к дому подошел новенький «Москвич».
На переднем сиденье были двое мужчин лет по 35–40, один из них, с бородкой, вышел из машины, открыл заднюю дверцу, растормошил кого-то на заднем сиденье, и вдруг Митя увидел с турника, что оттуда, с заднего сиденья «Москвича», выбралась заспанная Люся. Протирая глаза, улыбаясь и щурясь от солнца, она увидела лежавшего на скамье осетра и воскликнула с нарочито преувеличенным и несколько театральным восторгом:
– Ка-ка-я осетрина!
И, вкусно потянувшись, нетвердыми шагами пошла к осетру, позвала отбежавшую кошку:
– Кс-кс-кс!
Да, она была почти так же прекрасна, как прошлой осенью на юге, – и глаза, и эти влажные, чуть приоткрытые губы, и волосы, распущенные по воротнику помятого пальто. Но она была пьяна, и ей явно хотелось «выступить».
Обеспокоенно поглядывая на окна дома, бородатый взял ее под руку, сказал властно:
