– Люся, иди домой. Мы заедем завтра.
– Отстань! – с ожесточением и даже какой-то брезгливостью выдернула она свой локоть. Но затем сказала не враждебно, а будто просто сообщила: – Вы свиньи, я не хочу вас видеть. – И, забросив за плечо длинный трехцветный шерстяной шарф, опять позвала кошку: – Кс-кс-кс!
– Не выступай, иди домой, – пробовал удержать ее бородатый.
Но Люся не слушала, обратилась к осетру, все так же по-театральному округляя слова:
– Чья это такая осетриночка?!
И даже приложилась щекой к рыбе. И тут увидела застывшего на турнике Митю. Их взгляды встретились. И в ее глазах он прочитал все – от удивления до волевой попытки заставить себя протрезветь.
Меж тем «Москвич» развернулся, и бородатый собрался сесть в него, но Люся вдруг выпрямилась над осетром, приказала:
– Стойте!
Бородатый и водитель «Москвича» оглянулись.
– Смотрите, вы! – громко и презрительно сказала им Люся. – Вот кто меня любит!
И медленными шагами, с едва заметным, но все же заметным нарочитым перебором драматизма пошла к турнику, остановилась перед ним, глядя Мите в глаза, а потом рухнула перед ним на колени прямо в снег.
– Прости меня.
Из-за угла показалась старуха соседка, уже без внука.
«Москвич», заурчав мотором, поспешно ушел, и вместе с ним, конечно, укатил бородатый, а в окнах дома показались любопытные лица.
Митя сидел на турнике, нелепо перебросив ногу через перекладину и глядя на лежащую внизу Люсю.
Какой-то пацан катил мимо санки, остановился и с недоумением уставился на Люсю и Гурьянова.
Люся неловко поднялась со снега, отряхнула колени и сказала трезво и горько:
– Слезай же. И вали отсюда.
И, не поднимая глаз, медленно пошла к подъезду. Конец длинного модного трехцветного шарфа тащился за ней по снегу.
Проходя мимо осетра, Люся тронула его пальцами, будто, прощаясь, провела черту и – исчезла в подъезде.
Гурьянов глядел ей вслед, ждал еще неизвестно чего, потом неловко соскочил с турника, подошел к скамейке, надел свой полушубок, взглянул на осетра. И вдруг изо всей силы хряпнул его сапогом по осетровой морде.
Кафе «Метелица», второй этаж. Огромный притемненный зал битком набит молодежью. За четырехместными столиками сидят по восемь человек, пьют коктейли и лимонад, обсуждают последние записи Ринго Старра и Фрэнка Синатры, курят и негромко поют под гитару. Все тут знают друг друга, легко переходят от столика к столику, где-то изнывает от саксофонной истомы музыкальный автомат.
За одним из столиков – Митя Гурьянов в соседстве с дюжиной ребят и девиц.
– Да брось ты, – утешает его молоденький семнадцатилетний парень.
– Что ты знаешь? Что ты знаешь? – грустно вопросил Гурьянов. – Меня на Севере такая женщина любила! Эта по сравнению с ней… – Он презрительно и отчаянно махнул рукой.
– Ладно, старик! Что ты из-за какой-то метелки?.. Баба тебе нужна? Сделаем.
– Эй! – позвал официантку Гурьянов, а парень окликнул ее по имени:
– Зина.
Официантка подошла, Гурьянов распорядился:
– Еще шампанское, бутылку.
– Две, – сказал парень и объяснил: – На всех.
– Две, – подтвердил Гурьянов.
– Деньги сразу, – сказала официантка.
– У него есть, – успокоил ее парень.
– Деньги сразу, – бесстрастно повторила она.
– Правильно, – сказал Гурьянов. – Наш человек.
И достал из кармана пачку ассигнаций. Поглядел на них, разом трезвея, потом косым взглядом отметил, что компания, бросив свой разговор, тоже на эту пачку взглянула, ухмыльнулся и сунул деньги обратно. А официантке широким жестом протянул две десятки.
– На, тундра, гуляй!
– Еще трояк, – сказала официантка. – Шесть коктейлей было.
Он поглядел ей в глаза. Она смотрела на него спокойно, даже с каким-то наглым вызовом. На вид ей было двадцать два, ну – двадцать три, но глаза взрослые, беззастенчивые. Гурьянов, не споря, отдал ей еще три рубля. И предложил всем:
– Братцы, споем? – И, не ожидая никого, запел: – Раскинулось море широко, и волны бушуют вдали. Товарищ, мы едем далеко… Эх, салаги, я такую женщину бросил!.. Товарищ, мы едем далеко…
Компания отстраненно молчала, официантка принесла шампанское.
Через час компания вывалилась из кафе.
– Гуд бай, старик!
