– Эх, Митенька. Куда ты свою жизнь откладываешь, кому?
– Да ты ее хоть видела – жизнь? – усмехнулся он.
– Я много видела, Митя, – сказала она, не шевелясь и глядя куда-то в далекое – за стены – пространство. – Ладно. Тебе скажу. Чего уж теперь?.. Бездетная я, Митя.
– Как это? – оторопел он.
– И муж оттого ушел, – продолжала Поля. – Врачиха сказала – не будет у меня детей. – Она будто сглотнула слезы, но глаза были сухие. – А тебе жену на всю жизнь надо – чтоб и дети были, и вообще…
– Да не нужна мне жена! – в сердцах сказал он. – Ну вас!..
По тонким бикфордовым шнурам резво катился огонь. Шнуры бежали от временного дощатого навеса к подножию заснеженной и поросшей стелющейся березой сопочке, а за ней, вдали, внизу, в распадке шли работы по прокладке трубопровода, и там же заходил на посадку вертолет Ми-6.
Огонь добежал по шнурам до разложенных по цепочке мешков с аммоналом, ухнул шестерной взрыв, сопку разом ополовинило этим взрывом, взметнуло, как щепу, подлесок, закружило с мерзлотой и снегом и кинуло вбок.
А по дощатому настилу временного укрытия застучали комья земли, и у входа взрывной волной бросило оземь мертвую белую куропатку.
– Убери, – попросил Гурьянова Фадеич. – Не могу смотреть. Придумали бы чего, чтоб все живое до взрыва разбегалось, а? Написать в газету?
Гурьянов не успел ответить – затрещала «урожайка». Фадеич снял трубку.
– Алле? Да, закончили, снимай оцепление. Положил трубку и сообщил Гурьянову:
– К тебе гости прилетели.
– Кто? – удивился Гурьянов.
– Не знаю. Собирай инструмент.
Полина шла от вертолета, глаза радостные, аж светятся.
Гурьянов двигался ей навстречу вдоль нитки нефтепровода, мимо работающих трубоукладчиков, скреперов.
– Здравствуй. Случилось чего?
– Ага. Здравствуй, Митя. Поцеловать можно?
– Люди ж тут. Шальная ты, ей-бо!
К вертолету спешил пилот, предупредил:
– Вы недолго. Сейчас вылетаем.
– Я быстро, – отозвалась Поля. – Отойдем, Митя.
…Они стояли в стороне от людей и вертолета. Снег и солнце слепили глаза.
– Ты ж говорила – бездетная, – изумлялся Гурьянов.
– Ну да, – счастливо улыбнулась Поля. – Сама удивляюсь. А врачиха аж не поверила сначала, а потом убедилась – точно. От любви, наверно. Просто, говорит, чудо какое-то. Митя, ты не думай, я не в жены прошусь. Только скажи: дашь ему имя свое?
– То есть как это?
– Я сама воспитаю, только бы имя, фамилию, а? Чтоб отца знал. А тебе хлопот никаких не будет, ей-богу.
– Дура ты! Я сказал – женюсь. И женюсь. А с ребенком нам рано. Понимать должна – что у нас есть? Женимся, на курорт съездим, погуляем годика два – тогда и…
Она как помертвела сразу:
– Ну что ты все считаешь, Митя! Я ж не прошу ничего, только фамилию. Ты ж не любишь меня.
– При чем тут любишь?! Просто нам рано сейчас, рано. Я еще жизни не видел.
– Эй! – позвали их от вертолета, и тут же взревел мотор, и винт погнал по полю снежную замять.
Гурьянов и Полина побежали к вертолету. Он держал ее под руку, будто она уже на сносях была, и говорил, и просил на ходу, наклоняясь под встречным ветром и снегом:
– Нам сейчас не надо этого, Поля. Я приеду. Я через неделю за взрывчаткой приеду, слышишь? Ты сама подумай – зачем нам дитя сейчас?
Бортовая полуторка, высоко подпрыгивая пустым кузовом на ухабах, поднялась с реки на взгорок, проехала по улице поселка и тормознула у магазина.
Перед входом в магазин стояли оленьи нарты и человек десять ненцев в оленьих малицах и кисах. Хоть и день уже был, а магазин закрыт на висячий замок, и ненцы волнуются.
Гурьянов направился ко второму торцу, к жилой Полиной половине дома. Уже подошел почти, когда оттуда вышла располневшая Алена, закрыла дверь на замок и двинулась ко входу в магазин, крикнула ненцам:
– Сейчас! Открываю!
– Лена, – сказал ей Гурьянов. – А Поля где, в больнице?
Но Алена демонстративно смотрит сквозь него, как на пустое место, и проходит мимо.
– Алена! – недоуменно окликнул он.
Нет, не обернулась.
Митина полуторка на рысях тормознула возле буровой вышки, юзом прокатилась по разъезженной ледяной колее, стала. Митя прямо с подножки запрыгнул на помост буровой, схватил Феньку за лацканы брезентовой робы.
