Надо было видеть, с каким удивлением и любопытством глядели на нас заведующая нашим отделом Кира Борисовна, три сотрудницы и секретарша Катюша.
– Успокойся, ты что, псих… – Я снял телефонную трубку черного внутриредакционного телефона, сказал телефонистке: – Марья Степановна, дайте мне Шатуру, музыкальную школу, по срочному…
– С сестрой говорить? – ответила телефонистка. – Ты же знаешь, неслужебные разговоры запрещены…
Заведующая нашим отделом Кира Борисовна сняла трубку с параллельного аппарата, сказала:
– Маша, соедини его с Шатурой, это очень важно. – Она положила трубку, сказала Мурату: – Вы садитесь, не нервничайте. Катя, у нас есть чай? Товарищ с дороги…
– Сейчас… – сорвалась с места секретарша и, стрельнув глазами в Мурата, убежала в буфет. Пронзительно зазвонил телефон. Я снял трубку.
– Даю Шатуру, – недовольным тоном сказала мне телефонистка Марья Степановна. – Говори с сестрой. Ну, говори же, чего ты?
– Соня… – произнес я и умолк, видя, как Мурат просто впился взглядом в телефонную трубку.
А из трубки уже звучал обеспокоенный Сонин голос:
– Петя! Петя, что случилось? Петя?..
Я протянул трубку Мурату, он буквально выхватил ее.
– Соня! – крикнул он, и голос его осекся. – Соня, это я, Мурат. Соня, ты слышишь? Соня!..
– Слышу… – тихо ответила Соня.
– Соня, я приеду, я сейчас приеду, ладно? – лихорадочно говорил он. – У меня отпуск, я приеду сейчас, это я от Пети говорю, из редакции, хорошо? Соня!
– Я слышу, Мурат, слышу…
Мне показалось, что я вижу сейчас Сонино лицо, ее вот-вот готовые заплакать глаза…
– Ну, до свидания, да? До свидания? Я поехал уже, я уже поехал… Соня!
– До свидания, – тихо сказала Соня.
Но у него не было сил положить трубку, прервать разговор, и он, протянув трубку к аппарату, словно боялся опустить ее на рычаг. Я взял трубку у него из руки.
– Соня, – сказал я в трубку.
– Петя, я пошла на урок, – сказала мне сестра.
– Иди, – сказал я и положил трубку.
– Спасибо, – сказал мне Мурат. И тут же повернулся к Кире Борисовне. – Спасибо! До свидания!
– Постой, – улыбнулся я и стал писать на листке Сонин адрес. – Возьми ее адрес… Слушай, ты же не успеешь на электричку. – Я поглядел на часы. – Последняя через шесть минут отходит. Может, переночуешь у меня, а утром…
– Ты что?! – сказал он возмущенно, выхватил у меня Сонин адрес и ринулся к двери. – До свидания!
Навстречу ему Катюша внесла на подносе – достала же где-то поднос! – чай и печенье.
– А чай? – сказала она ему растерянно.
– Спасибо, спасибо, извините… – ответил он ей и умчался.
Катя с сожалением посмотрела на захлопнувшуюся за ним дверь и вздохнула.
– Нет, не успеет он, – сказал я, глядя на часы.
Как он за эти шесть минут добрался до вокзала, я не знаю. Может быть, он, выскочив из вагона метро, мчался вверх по эскалатору, расталкивая других пассажиров?.. Может быть, громыхая армейскими ботинками по гулким подземным переходам, он летел к перрону Казанского вокзала, как третий брат братьев Знаменских? Может быть, он бежал, как тогда, три года назад бежал в филармонию? Не знаю…
Но на электричку он все-таки опоздал. Она отошла от платформы, когда он выскочил на перрон, и он, пробуя догнать ее, бежал по перрону за последним вагоном. Но, добежав до конца платформы, он понял, что, конечно, ему уже не догнать эту электричку. Сила инерции, взятая при беге скорость пронесли его дальше – он не удержался на краю платформы и спрыгнул вниз. И только тут пришел в себя. Оглянулся. В стороне, через несколько путей отходил грузовой состав с кирпичом. Он ринулся туда. Состав уходил в ту же сторону, куда ушла шатурская электричка, и он, не раздумывая, вскочил на подножку грузовой платформы.
Он добрался до Шатуры на рассвете, в четыре утра. Грязный, весь в кирпичной и угольной пыли, он позвонил в дверь Сониной квартиры.
Соня открыла почти тотчас, она была в халате, но гладко причесана, и глаза не были заспаны – она ждала его.
Они стояли в дверях и молча смотрели друг другу в глаза.
Да им и не нужно было слов.
Горячая вода тугой струей била в переполненную пеной ванну. Мурат сидел в воде и пене, зажмурив глаза от мыла. Соня, закатав до локтей рукава халата, мыла ему голову. Темные ручейки грязной воды стекали с его головы и исчезали в пене.
