Темнокожая путана успела приноровиться к мягким хитростям постели-сексодрома. Теперь она просто похлопала по перине – и Курочкин сам заскользил под горку вниз, тщетно стараясь задержать свое движение. Вот уже мощный бюст, стянутый красным лоскутом купальника, навис над Курочкиным мягким и неумолимым дамокловым мечом.
– Не на…до, – из последних сил выговорил Дмитрий Олегович. – Я не хо… – Зубами он вцепился в покрывало и приостановил сползание. Свободными руками и ногами он начал энергично подгребать, нашаривая точку опоры.
Негритянка замолчала, о чем-то напряженно раздумывая.
– Прости меня, дарлинг, – наконец, виновато сказала она. – Как же я сразу не сообразила! Сперва мы каждый в своем, а на счет три быстро меняемся одеждой. Да?…
«Нет!!» – мысленно завопил Курочкин, однако вслух не издал ни звука, опасаясь выпустить из зубов спасительный клок покрывала.
– …Мне так неловко, – покаянным тоном вымолвила черная интердевочка. – Ну, не сердись, дарлинг, у меня очень давно не было трансвеститов. Они в России – такая редкость, как белые слоны в Найроби… О-о, до чего у тебя славный пиджак! Он меня та-ак возбуждает! – почти без паузы продолжила она. – Я та-ак его хочу, дарлинг, умираю…
Курочкин представил, как на негритянке трещит по швам его старенький пиджачок – и ужаснулся. Потом он вообразил, как натягивает на себя красный купальник Валентининого размера, – и ужаснулся втройне.
– Я – не транс… – выдохнул он, упуская единственную точку опоры и начиная неумолимо съезжать прямо в лапы чернокожей профессионалки.
Валютная негритянка заметно расстроилась: прошло уже минут десять, а она все еще не могла угодить дорогому высокотарифному клиенту.
– О, май да-а-арлинг, – жалобно протянула она. – Ты огорчен… Ты обижаешься на свою куколку, на свою девочку…
При этом тяжелый девочкин бюст, еле сдерживаемый красным купальником, придавил Дмитрия Олеговича к кровати. Чувство насекомого, угодившего под солдатский сапог, хорошо было знакомо Курочкину из семейной практики. Правда, от своей супруги он никогда не слышал таких жалобных интонаций. Накрепко пригвоздив его к супружескому ложу, Валентина обычно командовала: «Делай – раз, делай – два!»…
– О, только не молчи, дарлинг… – в голосе негритянки послышались слезы. – Скажи, как ты хочешь. Мне казалось, я знаю все русские фантазии… Может быть, я слишком стара для тебя?
Зажатый бюстом, Курочкин лишился возможности возразить.
– О-о, я старая! – вполголоса зарыдала негритянка, не дождавшись ответа. – Я ведь так и думала! Я дряхлая, ни на что не годная! У нас в Найроби меня бы давно съели…
Дмитрию Олеговичу стало стыдно за свою черствость. Извиваясь под тяжестью бюста, Курочкин все-таки нашел в себе силы остаться воспитанным человеком.
– Нет, что вы… что вы… – галантно прохрипел он. – Вы не старая… Совсем наоборот…
Дмитрий Олегович и сам не понял, к чему он ляпнул это наоборот. Зато темнокожая путана сразу обо всем догадалась.
– О'кей! – расцвела она. Своей ослепительной улыбкой негритянка тотчас же перещеголяла американского госсекретаря: у нее-то зубы наверняка были свои, а не из кабинета стоматолога. – Наоборот, о'кей!
Черная интердевочка нежно потрепала Курочкина по плечу. Это был ощутимый знак внимания, плечо заныло. Курочкин сжался в ожидании неприятностей.
– Я немножко молода для тебя, дарлинг? – ласково произнесла негритянка. – Пара пустяков, май лав. У меня как раз гостит моя бабушка, ей девяносто восемь лет. До восьмидесяти она считалась самой дорогой женой вождя… Он, как и ты, дарлинг, был геронтолюб…
Кошмарная возможность оказаться в объятиях бабушки придала Курочкину свежих сил. Что есть мочи он заворочался и, отталкиваясь от бюста, наполовину выполз из-под негритянки.
– Я… я не герон… толюб! – тяжело дыша, выговорил Курочкин. – Я совсем не вождь!… Я! Не хочу! Вашу ба… – Ему удалось совершить еще два рывка в сторону, по-прежнему используя мощную грудь темнокожей путаны как надежную точку опоры. Вот такой точки, наверное, в свое время не хватило Архимеду, чтобы перевернуть мир. Но Дмитрий Олегович – не Архимед, ему бы самому вывернуться. Прочь, прочь.
