— Да, — ответила Молли, — я знаю, что они думают.
— Милая, я знаю, как тебе тяжело…
— Но что она делала в Айоле? Кто завел ее на тот пустырь у моста Гамильтона? Она пошла туда одна, Питер?
— Думаю, да, — ответил Белл.
— Зачем ей нужно было идти туда? Зачем семнадцатилетней девушке забираться в такую глушь?
— Не знаю, милая, — сказал Белл. — Дорогуша, прошу тебя, успокойся. Полиция его найдет. Полиция…
— Найдет? Кого? — взорвалась Молли. — Грабителя? Но разве они найдут того, кто заманил ее туда? Питер, ведь это на другом конце города. Зачем ей забираться в такую даль?
Белл снова покачал головой.
— Не знаю, милая. К сожалению, не знаю.
— Мы его найдем, Молли, — вмешался Клинг. — И северный комиссариат, и детективы из нашего участка будут заниматься этим делом. Не волнуйся.
— А если вы его найдете, — сказала Молли, — это что, вернет мне сестру?
Клинг наблюдал за ней: женщина, в двадцать четыре года ставшая старухой, сидела, обвиснув на стуле, печалясь об одной жизни и нося под сердцем другую. Они долго молчали. Наконец Клинг сказал, что ему уже пора, а Молли любезно предложила ему чашку кофе. Он с благодарностью отказался, потом они с Беллом пожали руки, и он ушел. Хрупкие, ломкие лучи предзакатного солнца заливали улицы Риверхида.
В конце улицы появилась ватага школьников. Клинг шагал, наблюдая за ними: детвора с чисто вымытыми лицами, долговязые подростки и хорошенькие девчушки обгоняли друг друга, толкались, перекрикивались, о чем-то сговариваясь.
Не так давно таким же подростком была и Дженни Пейдж. Он шагал неторопливо, ощущая острый вкус свежего воздуха и желая, чтобы скорее пришла зима. Это казалось странным, потому что он любил осень, вопреки тому, что она была порой умирания: лето спокойно уходит на отдых, умирают цветы, умирают дни и умирают…
Умирают девушки.
Он отогнал эту мысль. На углу против школы стояла тележка продавца сосисок. Продавец был в белом фартуке, с ослепительной улыбкой из-под усов. Нырнул вилкой в бак, полный сосисок, из которого валил пар, потом зачерпнул из другого бака капусту и отложил вилку. Потом взял закругленную палочку, зачерпнул из стакана горчицу, размазал ее по сосиске и завершенный шедевр вручил девчушке, которой было лет четырнадцать, не больше. Та заплатила, и когда откусила сосиску, лицо ее засветилось чистой радостью. Клинг засмотрелся на нее, но потом пошел дальше.
На дорогу выбежал пес и, подпрыгивая, помчался за мячом, который скатился с тротуара. Машина резко затормозила, завизжала резина, шофер покрутил головой, но, заметив счастливого пса, невольно улыбнулся.
На дорогу падали листья — оранжевые, красные, красно-бурые, рыжие и золотистые, как солнечные зайчики, покрывая тротуар шуршащим ковром. Он шагал, чувствуя, как они хрустят под ногами, вдыхал острый свежий запах и думал: «Это нелепо, ведь впереди у нее была целая жизнь».
Когда он вышел на перекресток, подул холодный ветер. Направился к станции, ветер пронизывал его ветровку и пробирал до мозга костей. Голоса детей, спешивших из школы, были все слабее и в конце Де Витт-стрит исчезли в свисте нового порыва ветра.
Задумался, не пойдет ли дождь.
Вокруг ревел ветер, трубя о городе, полном тайн и страхов, об ужасе смерти, и ему сразу стало еще холоднее; ему вдруг захотелось отвернуть воротник, чтобы почувствовать приятное тепло, потому что озноб неожиданно пополз по его спине и повис на шее, как холодная дохлая рыба.
Приближаясь к станции и поднимаясь по ступеням, он все еще размышлял о Дженни Пейдж.
