— Добрый вечер, — произнесла она наконец, неуверенно улыбнувшись.
Я снял сюртук.
— Я хочу это оставить, — сказал я (и с удивлением отметил, что начал бессознательно говорить тем же голосом, что в Петуорте), — и взять другой.
Явно озадаченная, она оглянулась через плечо.
— Ну же, девочка, — сказал я. — Он стоит не меньше фунта, ты вполне можешь дать мне за него пять шиллингов, и у тебя должно быть что-то, что мне подойдет, пусть даже старое, за шиллинг-другой.
Возможно, она гадала, не украл ли я сюртук (наверняка эта мысль приходит в голову владельцам закладных лавок по десять раз на дню), потому что оглядела мой галстук, жилет и ботинки, проверяя, сочетаются ли они с сюртуком. Удовлетворившись увиденным, она сказала:
— Так в чем дело? Лошадки подвели?
— Точно, — сказал я, одновременно довольный ее подсказкой и сердитый на себя из-за того, что заранее не придумал эту легенду сам. — Но завтра все изменится, а пока выпить-то надо.
— Да, — сказала она и, повернув ко мне большие карие глаза, умудренный взгляд которых, казалось, пробирал меня насквозь, будто ледяной кинжал, — и не только выпить, поди.
Знала ли она в тот момент, кто я такой? Неужели мать все же убедила ее, что в прошлый раз я познакомился с ней затем, чтоб развратить ее? Или жизнь научила ее, что так ведет себя любой мужчина, который приходит в лавку к ночи за деньгами?
Я отвернулся, сделав вид, будто не расслышал.
— Так что скажешь, девочка? Пять шиллингов?
Я думал, что она спросит у матери, но она немедленно отозвалась с уверенностью опытной торговки:
— Четыре.
Честно говоря, я бы охотно взял и пенни, только бы к нему прилагалась подходящая замена сюртуку, но я не мог этого ей сказать, так что хрипло ответил:
— Ну, посмотрим, что у тебя есть.
Через минуту она вернулась с парой сюртуков. Один был длинный и черный, хорошо скроенный, из прекрасной камвольной ткани, весь в аккуратной штопке и заплатах; мне хотелось взять его, потому что он был почти такой же теплый, как и мой. Но он был очень старомодный и на человеке моего возраста выглядел бы странно. Я выбрал второй — дешевую поделку из коричневого сержа с бежевой отделкой, с отворотами и вшитыми карманами; такое мог бы носить клерк-денди (если такие бывают).
— Этот дороже, — сказала девочка. — Три шиллинга шесть пенсов.
Кажется, она ожидала, что я буду торговаться, но мне было не до того, я просто кивнул и ответил:
— Хорошо.
Она дала мне квитанцию за мой сюртук и шесть пенсов.
— Много вы на это не купите, — сказала она с тем же умудренным видом и двусмысленной усмешкой. — Пару кувшинов пива, и домой к хозяйке.
Я так плохо помню, как шел в Фаррингдон и что видел по пути, словно я двигался во сне. Весь мой разум (кроме внимания, которое требовалось для того, чтобы переставлять ноги и ни на что не наткнуться) сосредоточился на одном: надо придумать себе правдоподобную легенду. Ее отсутствие в лавке могло лишь смутить меня — а благодаря девочке я избежал даже этого, — но с Фэррантом это меня погубит. Но как придумать историю, пригодную на все случаи? «Я ищу друга, который сказал, что живет здесь». А если у него нет жильца? Или, хуже того, жилец есть, и тот скажет, что никогда в жизни меня не видел? «Кузен Фэррант, узнаете меня? Конечно, меня увезли в Австралию ребенком, но может быть?…» Нет, слишком мелодраматично, и к тому же я ничего не знал о его семье. И я решил просто собрать как можно больше информации, а потом положиться на судьбу в поиске предлога для разговора и на находчивость в выборе подходящего персонажа.
Троттер-стрит, как оказалось, едва заслуживала названия улицы — это был просто тесный ряд высоких серых домов напротив скопления мастерских, строительные площади и пустырь. Там только один ряд газовых фонарей, и этого едва хватало для освещения — по крайней мере, в такую безлунную ночь, как сегодня, когда с реки встает густой туман. Даже когда глаза привыкают к темноте, ничего хорошего они не видят. Дорога неровная и опасная, камни мостовой повсюду залиты черными лужами, и, как раз когда кажется, что вот-вот ты выйдешь в менее мрачную часть города, дорогу преграждают запертые ворота чернильного заводика. Конечно, история Фэрранта может оказаться правдой, но легко представить, что живущий здесь человек придумывает себе тысячу обид на кого-то, хотя на самом деле он обижен на жизнь, которая вынудила его жить в этом невеселом месте.
