— Будем здоровы! — воскликнули мы шумно и открыто, как дети, не обращая внимания на вопросительные взгляды капитана и помощника с проходящего мимо буксира.
— А теперь, мисс Халкомб, — сказала миссис Беннетт, взяв тарелку и доставая из корзинки ножи и вилки, — позвольте мне положить вам чего-нибудь. Как насчет мяса и салата?
— Спасибо.
Я почти забыла цель нашей поездки и была бы вполне счастлива, если бы весь день ее никто не поминал, но Уолтера сбить было не так легко. Он шел к этой цели с упорством, которое до сих пор меня удивляло, хотя я уже видела, как настойчиво он бился за счастье и честь Лоры. Поставив бокал и снова потянувшись за записной книжкой, он спросил:
— Так он часто у вас бывал?
— Кто, Тернер? — воскликнула миссис Беннетт. — О да, постоянно. Когда я оглядываюсь на прошлое, все мои ранние воспоминания связаны с ним. Знаете, мистер Хартрайт, трудно представить себе более веселого человека, чем он.
Еда была снова забыта, а миссис Беннетт удобно устроилась на своем месте. Видно было, что именно об этом Тернере она любила говорить — не о сыне безумной матери, но о веселом товарище по играм.
— Он вечно играл с нами, детьми, — продолжила она. — Делал для нас домики из деревянных кирпичей, а мы потом разваливали их. Или позволял нам закручивать и раскручивать галстук вокруг его шеи, будто он был майским деревом.[6]
Уолтер рассмеялся:
— А потом вы поддерживали знакомство?
— Разумеется. На протяжении нескольких лет мы виделись даже чаще, чем раньше, потому что он построил для себя с отцом домик в Туикенхэме — не помню, когда точно, наверное, году в тринадцатом или четырнадцатом. Там теперь живет мисс Флетчер. Тогда мы стали вроде соседей, встречались либо у нас, либо у него и устраивали пикники на реке. — Она инстинктивно протянула руку к мужу и улыбнулась ему, хотя он не мог видеть, как она склонила голову и глаза ее засветились нежностью воспоминаний. — Чарльз там был, и его брат Том, который стал хирургом, и я, и мои сестры, и наш отец, и певица мисс Фелпс, и Бен Фишер, который уехал в Индию, и Сэм Фишер, который пошел в армию, и мистер Максвелл…
— Хм-м, — громко сказал ее муж, и мы все вздрогнули, потому что (за исключением того момента, когда он поднял руку за бокалом) он был бесстрастен, как статуя, и это был почти первый изданный им звук.
— Мой муж не одобрял мистера Максвелла, — сказала миссис Беннетт с веселым смешком, в котором тем не менее чувствовались грусть и сожаление.
— А почему… — начала я, но она заставила меня замолчать, кивнув в сторону мистера Беннетта, словно бы говоря: «Подождите, и он сам вам расскажет».
Так и вышло. Через несколько секунд он сказал торжественным хриплым голосом:
— Не то чтобы я его не одобрял, дорогая. Просто он меня вгонял в уныние своими разговорами о камнях и костях.
— Он был геологом? — сказал Уолтер.
Старик кивнул.
— Каждому поколению достается свое испытание. У моего это была геология.
— Не у всего твоего поколения, дорогой, — сказала его жена с усталой улыбкой, по которой было ясно, что спор был старый и возникал у них уже не раз. Потом, явно стремясь увести нить разговора от этой темы, она поспешила сказать, не давая ему времени ответить: — Для Тернера она точно не была испытанием, мистер Хартрайт. Мистер Максвелл говорил мне, что Тернер сам мог бы стать геологом, до того хорошо он все понимал.
— Тернеру не приходилось, как мне, сидеть рядом с умирающей, — проговорил мистер Беннетт внезапно, и страсть в глубине его голоса странно контрастировала с его небрежным выговором, — и пытаться убедить ее, что Бог все еще любит ее и мертвого младенца у нее на груди, хотя столько свидетельств говорят об обратном. Если Он лгал нам о возрасте Своего мира, как нам верить в Его обещание искупления?
В его тоне было что-то жалобное, даже отчаянное, будто это он был озадачен и надеялся, что мы разрешим его сомнения. Но чем может незнакомый мирянин утешить священника, разум которого стал полем битвы, истерзанным непрерывным наступлением и отступлением веры и сомнения так, что каждый аргументи контраргумент наверняка казался утомительно знакомым? Несколько минут все молчали, но потом Уолтер осторожно спросил:
