Голос у нее был слабый, но что-то в нем заставляло прислушаться — не повелительный тон, которого можно было бы ожидать от женщины ее положения, а какой-то оперный размах, словно это было представление, а не разговор. Я заметила, что несколько человек на нее оглядываются, будто ожидая, что она вот-вот запоет; честно говоря, я и сама почти ждала того же, потому что не представляла, о чем она может говорить. Она вполне могла оказаться сумасшедшей, которая вспоминает развлечения юных лет, как Уолтерова старуха в Хэндкорт.
— Том Дибдин, — сказала она вместо объяснения.
Имя было знакомое. Каким-то образом оно напомнило мне о каретах и парусных кораблях, о ветреных весенних утрах в те времена, когда железные дороги и заводы еще не превратили Англию в большой механизм и не окутали ее дымом, — но я пока не могла сообразить, откуда оно взялось.
— «Без ума от мелодрамы», тысяча восемьсот девятнадцатый год.
Тогда я вспомнила: мой отец очень любил «Воспоминания» Томаса Дибдина, когда я была маленькая, но мне читать их запрещал, опасаясь, что книга меня совратит и заставит сбежать из дома, чтобы поступить в бродячий театр, как его автор. (Этот запрет, конечно, только увеличивал для меня привлекательность книги, заставляя раз за разом пробираться в библиотеку и глотать две-три страницы баек про актрис и режиссеров, пока приближающиеся шаги не заставляли меня бежать.) Но я все равно не понимала, при чем тут Тернер; должно быть, недоумение отразилось у меня на лице, потому что леди Мисден указала дрожащим пальцем на картину и сказала:
— Вдохновил его на это. Так, во всяком случае, он говорил.
— Вы Тернера имеете в виду? — спросила я.
— Ну конечно, Тернера, — сердито сказала она, но потом, смягчившись, улыбнулась (чудо из чудес) и продолжала уже мягче: — Но, возможно, на самом деле все было не так.
— Зачем бы он тогда это сказал?
— Ну как же — чтобы шокировать, — сказала она, будто ничего не могло быть естественнее, а я задавала глупые вопросы. — Все дело в дурочке, которая шептала одному священнику: «Так туманно, так духовно, так воздушно, мистер Как-вас-там. Клянусь, я не знаю, как Тернер это делает. Должно быть, он волшебник». И еще какая-то чепуха в этом роде.
Признаюсь, я покраснела, но мне хватило самообладания улыбнуться.
— А он сказал ей, что взял идею не из «Одиссеи», как мы все полагали, а из куплетов в комическом спектакле. — Она покачала головой и почти беззвучно рассмеялась. — Как пить дать, она больше никогда в жизни не посмела высказывать мнения.
— Вы там тоже были? — спросила я.
— Он мне потом рассказал.
— О, так вы его лично знали?
— О да, я Тернера знала, — сказала она, сделав многозначительный упор на слове «я», и этим невольно навела меня на мысль о том, что у них было нечто большее, чем дружба.
Очевидно, та же мысль пришла в голову и собравшейся вокруг нас небольшой аудитории, потому что толстуха, которая давно нас слушала (но изображала, что не слушает), бросила на леди Мисден суровый взгляд, а мужчина за нами взял жену под руку и увел прочь.
— Он театр очень любил, — продолжила леди Мисден, не обращая ни капли внимания на то, какую суматоху создала. В ее тоне было что-то собственническое, что заставляло предположить, что театр — это ее мир, и она, разумеется, знает всех, кто к нему причастен. Мне впервые пришло в голову, хотя это казалось невероятным, что по внешности и манере говорить ее вполне можно принять за старую актрису.
— А вы там сами выступали? — спросила я достаточно шутливым тоном, чтобы при необходимости перевести все в шутку.
— Ну конечно, — сказала она, смеясь, а потом, чтобы избавить меня от необходимости задавать дополнительные вопросы (я уже пыталась их придумать), пояснила: — Я Китти Драйвер.
— Та самая миссис Драйвер?
Она кивнула.
— Была ею, пока Мисден не перетащил меня из фойе в салон. — Фраза была явно давно и хорошо отрепетирована, и я невольно подумала, что за прошедшие пятьдесят лет она не раз ее употребляла, рассчитывая насмешливым упоминанием своего происхождения обезоружить недовольных.
— Мне не посчастливилось вас увидеть… — начала я.
