Однако судьба избавила меня от необходимости принимать немедленное решение. Я долго озиралась в поисках Уолтера, но как только наконец нашла его перед еще одной сияющей в углу картиной, тотчас услышала за своей спиной голос: «Мэриан!»
Я повернулась и увидела, что ко мне, возвышаясь над всеми женщинами и большинством мужчин, идет Элизабет Истлейк. Она была не одна; когда толпа расступилась перед ней, я заметила небольшую процессию — ее сопровождали немолодая пара (как я предположила) с дочерью и старуха в кресле, которое катил слуга.
— Мэриан! — повторила она, подойдя поближе, а потом увидела Уолтера: — О, и мистер Хартрайт здесь! Какой приятный сюрприз! — Пожав нам руки, она повернулась к старухе и, повысив голос, сказала: — Леди Мисден, могу я представить вам мисс Халкомб?
Я поклонилась, и на секунду у меня возникло странное ощущение, что я знакомлюсь с кем-то из кукольных людей Тернера; лицо старухи было белым как мел от пудры, с пятнами румян на каждой щеке, а кожа вокруг глаз сморщилась, превратив их в блестящие черные пуговки. Она несколько мгновений смотрела на меня, не улыбаясь, а потом кивнула, словно птичка, пьющая из пруда.
89 — А это ее зять мистер Хартрайт, — сказала леди Ист-лейк.
Уолтер обычно располагает к себе даже самого мрачного мизантропа, но старуха была с ним не менее холодна, чем со мной. Мне показалось, что леди Истлейк с облегчением повернулась, чтобы представить нас остальным своим спутникам — миссис Кингсетт, дочери леди Мисден; ее мужу, который вдобавок ко всем своим несчастьям еще и носил имя Маурициус; и их дочери Флоренс — неловкой семнадцатилетней девочке, красневшей, когда на нее смотрели.
— Мэриан — моя лучшая подруга, Лидия, — сказала леди Истлейк.
— В самом деле? — воскликнула миссис Кингсетт. Ей было лет пятьдесят; седеющая коса уложена аккуратным узлом на затылке, а ее свободное прогулочное платье в мелкую красно-белую клетку выглядело невероятно удобным. Коренастая фигура и грубоватые черты лица не позволяли ей считаться красавицей, но я почувствовала ее живое обаяние, когда она улыбнулась и сказала: — Ну, лучшей рекомендации и быть не может.
— А как насчет «Одобрено ее величеством»? — пошутила леди Истлейк.
Миссис Кингсетт рассмеялась и, словно пытаясь снять впечатление от холодности своей матери, пожала мне руку с искренней любезностью и дружелюбием.
— На следующей неделе мы с сэром Чарльзом отправляемся в осеннюю поездку по Италии, — продолжила леди Истлейк, — так что я решила напомнить себе о величии английского искусства.
— А вы что думаете, мисс Халкомб? — спросила миссис Кингсетт, обводя взглядом выставку. — Картины потрясли вас?
— Разумеется, — сказала я.
— Меня тоже.
Тут ее муж, стоявший рядом, презрительно цокнул — на что она старательно не обратила внимания — и отвернулся со страдальческой улыбкой. Природа обошлась с ним неласково: у него был вздернутый поросячий нос, вялый рот со слишком большим количеством зубов, как у волка, и такие курчавые бакенбарды, будто они вились от жара его горячего раскрасневшегося лица; по слабости его вызывающего жеста и тому, как жена подчеркнуто отказалась его замечать, я внезапно поняла (такое иногда случается) всю историю их брака. Непривлекательный мужчина и непривлекательная женщина поженились, как они думали, для общей выгоды: он — ради респектабельности, связанной с ее положением и титулом ее матери, а она, бедняжка, побоялась, что застенчивой и некрасивой девушке не найти другого мужа, если она откажет этому. Но с годами оба поняли, что она превосходит его по уму, а не только по общественному положению; и, пока она уверенно развивалась и приближалась к цветущей зрелости, его съежили зависть и разочарование. Какие бы истинные чувства они ни испытывали друг к другу, их выела кислота его раздражения и ее презрения, оставив их брак пустой скорлупой, внутри которой жена раздвинула свои границы, чтобы создать себе жизнь, независимую настолько, насколько это возможно для респектабельной дамы, а мужу пришлось дуться в углу.
Нельзя было не сочувствовать обоим, но я должна признаться, что мои симпатии были большей частью на ее стороне — хотя бы потому, что похожая судьба вполне могла ожидать меня. Возможно, мистер Кингсетт это почувствовал, потому что, когда он пожимал мне руку (иначе он поступить не мог после того, как мою руку пожала его жена), ладонь его была вялой и отстраненной, как дохлая рыба, он что-то неразборчиво пробормотал и немедленно отвернулся, уставившись водянистыми глазами на камин. Я отошла от него и тут с удивлением заметила, что леди Мисден внимательно и гневно наблюдала за нами.
