— Ты не скажешь мне, — спросил я, — где Хэнд-корт?
Она по-прежнему молчала, глядя на меня так, будто хотела понять по моему лицу то, чего не разобрала в моих словах. Наконец она вытерла руку о запачканный передник и ткнула потрескавшимся пальцем на мрачный проход на другой стороне улицы. Он был закрыт железными воротами, и за ними не было видно ничего, кроме ряда выцветших деревянных перекладин, которые в нескольких ярдах от нас растворялись в темноте.
— Это цирюльня? — спросил я, указывая на угловое здание.
Она слегка поколебалась, но все-таки нарушила молчание.
— Нет, сэр, — раздался ее тусклый усталый голос, — этот дом принадлежит Паркину.
— Паркину?
— Бакалейщику, сэр. У него здесь склад.
Я подошел к окну, стер налет сажи с одной из его створок и заглянул внутрь. Сначала я смог разглядеть только тяжелую металлическую решетку, но потом мои глаза привыкли к слабому серому свету, и я увидел ряд чайных сундуков, стоявших в тени у дальней стены. Это развеяло мою надежду найти цирюльню и семью цирюльника на прежнем месте.
— В этом дворе кто-нибудь живет? — спросил я, снова поворачиваясь к девочке.
Она посмотрела на меня так, будто я спросил ее, теплое ли солнце и мокрая ли вода.
— Ну конечно, сэр. — Она засмеялась. — Целая сотня людей!
Я не мог себе представить, как тут могла уместиться сотня людей, если только двор не в милю длиной, но спросил только:
— Есть кто-нибудь по имени Тернер?
— Тернер? Нет, сэр, не знаю таких.
— А старики есть? Кто-нибудь помнит, как все было много лет назад?
— Ну, сэр… — Она нахмурилась и глянула на ворота. — Есть старая Дженни Уоттс, говорят, ей лет девяносто…
В ее голосе внезапно послышалось оживление, и я заметил, что она следила за тем, как я полез в карман и достал шиллинг.
— Ты отведешь меня к ней? — спросил я.
В ответ она посмотрела на закладную лавку напротив, потом подошла к своим игравшим в канаве подопечным и что-то сказала старшей девочке. Потом бегом вернулась ко мне и взяла деньги, оглянулась осторожно и пробормотала:
— Только ненадолго.
Ворота она открыла легко, но, когда мы вошли, из тени вдруг появился мальчик лет пятнадцати и перекрыл нам дорогу. Не сводя с нас глаз, он чуть повернул голову и выкрикнул в сторону двора слово — я не мог точно разобрать какое, но что-то вроде «халим». Потом я увидел спешащие в темноте тени, послышался звон и скрежет металла, и это заставило меня предположить, что тут играли на деньги и теперь прятали улики.
— Все в порядке, — сказала девочка. — Он не… — тут я опять не разобрал слово, похоже на «эсклоп» или «ислоп».
Мальчик по-прежнему не желал пропускать нас; он расставил ноги и, сложив руки на груди, стал медленно и дерзко насвистывать.
— Да ладно тебе, Сэм, — сказала девочка, — мы просто к Дженни Уоттс идем.
Глаза мальчика расширились, и он ухмыльнулся; потом, снова оглянувшись, чтобы проверить, закончили ли дело его сообщники, лениво шагнул в сторону.
Может, причиной тому определенно арабские интонации, но, когда мы вошли, моей первой мыслью было: я попал в какой-то восточный город. Здания из четырех или пяти этажей стояли друг против друга на таком маленьком расстоянии, что, как рассказывают про Дамаск или Багдад, женщина на верхнем этаже могла пожать руку соседке напротив, ничем не рискуя. Несколько мальчиков, которые стояли вокруг и молча наблюдали за мной, только усиливали впечатление; пусть в их одежде и цвете лица не было ничего экзотического, но бледные мрачные лица легко позволяли предположить, что они принадлежат к совсем другой расе. Только подняв голову и увидев полоску мрачного серого неба с коричневым оттенком, которое становилось с каждой минутой все мрачнее и темнее от дыма из очагов тех, кто мог себе позволить их зажигать, можно было вспомнить, что этот двор — не прохладное укрытие от средиземноморского солнца, а часть нашего собственного города, которую мы обрекли на вечные сумерки.
— Сюда, сэр, — сказала девочка, останавливаясь у зеленой двери, одна петля которой была сорвана. Она толкнула ее плечом и провела меня в коридор, из которого вела наверх потертая и грязная деревянная лестница.
