Я продолжал молчать. Она вздохнула, словно мать, которая пытается вразумить капризного ребенка, отчего я на минуту почувствовал себя таковым. Она настаивала:
— Я права?
— И что из того? — спросил я как можно беспечнее.
— Я знала его, — пояснила она. — Он приходил сюда.
— Куда — «сюда»?
— Я сдаю комнаты, — ответила она просто. — А большая часть постоялиц — подруги моряков.
— И он представлялся как «Тернер»? — переспросил я с подозрением, ибо каждый, кто знал Тернера, счел бы подобную опрометчивость совершенно для него не характерной.
— Нет. Я понятия не имела, кто он, пока парень, который держит «Корабль и винт», случайно его не увидел и не сказал: «Ты никогда не догадаешься, кто он».
— А он откуда его знал?
— Тернер был его хозяином.
— Что? Вы хотите сказать, он владел этим местом? — вскричал я, хотя и был вынужден признать: дикость подобного предположения придает ему некую достоверность — ведь выдумать такую подробность было бы очень трудно.
— Так сообщил мне мистер Ходжсон.
Видимо, упоминание о притоне навело мужчину на некую мысль, и он тут же пробормотал:
— Я, пожалуй, сбегаю к соседям и чего-нибудь глотну.
Он держался скромно, ненавязчиво, как человек, который боится, что его заметят и остановят; но женщина была совсем другой. Когда он вознамерился уйти, она осведомилась холодно и тихо:
— Как, ты все еще боишься?
— Может человек выпить? — вкрадчиво спросил мой похититель.
— Ты выпьешь и свалишься с ног, — ответила она.
— Я привез его, или не так?
— Выпьешь потом, — настаивала она, немного смягчившись.
— На минуту. Когда он поднимется наверх.
Меня охватили противоречивые чувства — страх, возмущение, возбуждение, и по моей коже побежали мурашки.
— У него была своя жизнь, у Тернера, — продолжила моя собеседница. — И свои пристрастия.
— И какие же пристрастия?
— Вы повидаете одну из его женщин, ненадолго, — сказала она, — и она вам все покажет.
Покажет, не расскажет. Мои губы пересохли. Я спросил:
— Нельзя ли выпить воды?
— Наверху, — ответила она. — Подождите минуту. Но прежде я вам кое-что про нее скажу. Про бедную Люси. У нее не больно-то хорошо с головой, и она пропила почти все, что имела: не умеет остановиться. Поэтому мы ее никуда не пускаем и откладываем деньги, когда дружок-моряк их ей присылает. Иначе она их снова пропьет, а потом что-нибудь с собой сделает. Но вы можете ей доверять. Он вам не солжет. Понимаете?
— Да.
— Тогда идемте.
Она пошла вперед, а мужчина пристроился сзади, подталкивая меня через холл, а потом — вверх по лестнице. Поднявшись наверх, мы остановились, и я услышала, как моя спутница отперла замок, а потом открыла дверь.
— Ну вот, Лу, — произнесла она ласково, — помнишь, что от тебя требуется?
Насколько я мог слышать, ответа не последовало; однако женщина была, по-видимому, удовлетворена, ибо меня немедленно толкнули вперед. В то же мгновение свет, пробивавшийся сквозь капюшон, стал ярче. Я ощутил запах дешевых духов и дешевого угля, а потом внезапно раздался пронзительный визг, удивленный и встревоженный, который заставил меня испугаться за собственную безопасность; визг был безудержным, почти безумным.
— Мы скоро за вами придем, — прошептала женщина, приблизив губы к моему уху.
Потом я услышал позади звук запираемой двери и поворачивавшегося в замке ключа.
Визг длился еще несколько мгновений и постепенно перешел в судорожные смешки, напоминающие пыхтение закипевшего чайника. Вскоре он сменился тихим бурчанием. Потом я услышал — вернее, почувствовал — приближение женщины: ей сопутствовал запах фиалковой пудры, одеколона и едва ощутимая, словно полускрытый секрет, звериная вонь пота. Женщина молчала, но, притронувшись к моим заледеневшим рукам, она вздрогнула, поднесла их к губам и начала растирать, чтобы вернуть пальцам подвижность, и только потом принялась развязывать мои руки. Пока она неловко возилась с узлами, я не мог не подумать о том, что мы никогда не встречались, не знали друг друга в лицо, не разговаривали — и все-таки ни одна женщина, за исключением Лоры, не была ближе ко мне за всю мою взрослую жизнь.
Через какое-то время она сумела освободить мои руки, а затем быстро откинула с моей головы капюшон. Я заморгал; после длительного пребывания в темноте даже свет газовой лампы меня ослепил. Впрочем, очертания женщины постепенно проступили сквозь смутную дымку: сначала — приземистая, довольно полная фигура в голубом платье с низким вырезом; потом — широкое бледное лицо, расплывшееся от алкоголизма или переутомления; глубоко посаженные голубые глаза и ярко-красный рот; густые каштановые локоны, небрежно заколотые на затылке. Одной рукой она опиралась на кровать — отнюдь не жалкий предмет обстановки, как я мог предположить, а солидное сооружение на четырех столбиках, с пологом из грязной ситцевой занавески. Незнакомка поймала мой взгляд и улыбнулась с лишенной всякого кокетства прямотой, а потом покачала головой и рассмеялась, словно мое присутствие не переставало ее изумлять.
