Я спросил его почему, и он ответил:
— Из-за сэра Чарльза Бъюмонта. Ведь он так бесповоротно на нас рассердился — на Тернера, сбившего нас с правильного пути, и на меня, который дал себя сбить, — что всемерно мешает людям покупать наши произведения. В результате ни один из нас давно не может продать что-либо с академической выставки. В прошлом году он публично меня игнорировал и отговорил лорда Браунлоу от покупки одного из моих пейзажей. И даже у Тернера, несмотря па его репутацию, есть проблемы с его «Ганнибалом, переходящим Альпы».
— Но это, — возразил я, — не имеет к сэру Джорджу никакого отношения. Это все последствия мелких и злобных интриг Выставочного комитета, обуреваемого завистью и раздорами.
Кэлкотт мне ничего не ответил. Они всегда так: не отвечают, а оскорбляются, ибо мысль о том, что недостатки могут быть присущи самой Академии, а не ее покровителям и знатокам живописи, уязвляет их самолюбие. Он пожал плечами и холодно заявил:
— В любом случае, я намерен ничего не выставлять в этом году, и Тернер собирается поступить так же.
И он удалился, полный самоуверенности.
Возможно, мне не следовало так говорить; однако даже сейчас я не в силах видеть величайшую несправедливость и не кричать о ней. Ибо для чего же предназначен такой институт, как Королевская академия, если не для того, чтобы выискивать повсюду таланты и поддерживать их во славу искусства и нации? А что происходит взамен? Академия действует как закрытый клуб, единственная цель которого — продвигать собственных членов (когда они не слишком заняты войной друг с другом), например, выдвинуть кого-либо на должность профессора перспективы и далее ничего от пего не требовать. Поэтому истинно одаренные люди оттеснены и обречены на страдания, а их соперники занимают те места, которые по праву должны были бы принадлежатъ другим.
Читая последний абзац, я поразилась тому, насколько изменился тон Хейста — словно вместо дневника он внезапно вознамерился писать некий трактат. И поэтому я не слишком удивилась, когда наткнулась на запись, датированную одиннадцатым ноября того же года: «Сегодня взялся за свою сатиру на Академию». И далее, спустя три месяца: «Сегодня моя сатира опубликована. Боже, помоги ей достичь цели».
Он подписал сатиру псевдонимом (на редкость благоразумный для Хейста поступок), объявив конечной своей целью «полное переустройство сего порочного сообщества». Хочется надеяться, что он не пострадал из-за этого. Но, слишком хорошо зная теперь его, я все же опасаюсь, что он пострадал.
Четверг
Письмо от мисис Кингсетт. Три дня назад ее мать скончалась. Огромная потеря для нее и, сознаюсь, — ужасное разочарование для меня. Моя голова переполнена фамилиями, которые я узнала от Хейста, — Кэлкотт, Бьюмонт, Перрен. Читая дневник, я питала ложные надежды на то, что смогу поговорить с кем-то, кто знал их не понаслышке. И, конечно, я рассчитывала услышать от леди Мисден и о самом Тернере.
Но стоит ли жалеть о себе, когда другие заслуживают куда большего сочувствия? Сама миссис Кингсетт подает мне достойный пример, поскольку (трогательно слышать об этом) даже в горе не забывает обо мне и о моей неизмеримо меньшей утрате и приглашает заглянуть к ним на следующей неделе, дабы я могла взглянуть на письма и бумаги леди Мисден, прежде чем они будут распределены или уничтожены. Я поеду и выражу ей свою признательность.
Весь день и вечер с Хейстом. Сейчас я добралась до 1827 года. Ничего более о Тернере — да и вообще ничего существенного, за исключением непрестанных несчастий, усугубляемых редкими проблесками похвал или надежды получить заказ, которые возносят Хейста достаточно высоко, дабы неизбежное последующее разочарование повергло его в еще большее отчаяние. Конечно же, его инкогнито как автора сатиры на Академию раскрыто, и он обнаруживает, что единым махом умудрился ожесточить против себя почти всех, кто мог бы помочь его карьере.
И по мере того, как год сменяется годом и очередной грандиозный план рушится, все отчетливее и отчетливее вырисовывается перед ним «огромная мировая Несправедливость», и Хейст продолжает бесстрашно провозглашать ее причиной всех своих бед.
