В конце концов, миновав бессчетные закоулки и повороты, передвигаясь по проходу, который с каждым шагом становился все темнее и уже, я увидела впереди мутный желтый свет и мгновением позже оказалась в восьмиугольной комнате. На каждой из восьми стен висело по картине, и, хотя все они переливались золотыми, красными, оранжевыми оттенками, столь знакомыми мне по работам Тернера, я не узнавала ни одного полотна. Пока — именно так! — не дошла до седьмой картины, ибо то был «Залив Байя».
«Наконец-то! — осенило меня. — Я смогу понять!» Подойдя поближе, я принялась внимательно изучать холст. Картина была в точности такой, какой я ее помнила. С морем, благоуханными холмами и могучим деревом; со змеей, кроликом и напоминающими череп руинами. С фигурами…
И тут я резко остановилась: фигура Аполлона, несомненно, находилась на том же месте, но Сивилла исчезла.
Я пробудилась в еще большем раздражении и не могла отделаться от малоприятного ощущения: и Тернер, и Уолтер водят меня за нос, а я подыгрываю им, не умея разглядеть нечто, находящееся прямо передо мной. Оно было тут, словно хорошо знакомое высказывание, смысл которого уже почти ясен, и оно вот-вот прозвучит вслух, и все-таки уловить его невозможно.
Я замерзла, сидя за столом, поэтому взяла свой дневник и тетради и устроилась с ними в кровати. Я начала размышлять о картине, просматривая ее описание, сделанное мною собственноручно в Мальборо-хаусе и пытаясь понять значение исчезнувшей фигуры. Но, как я ни старалась, ничего не приходило в голову. Поэтому пришлось отвлечься от этой проблемы и сконцентрировать внимание на улице Королевы Анны.
Почему мне приснился этот сон? Не получила ли я подсказку или, по моему глубокому убеждению, не рассеявшемуся даже после пробуждения, ключ к какой-то загадке? Конечно, в реальности галерея должна быть совсем другой — она расположена на первом или втором этаже, и свет в нее проникает через окна. Случайно ли в моем сне галерея оказалась в подвале? Или, как это часто бывает в сновидениях, она смешалась с Сэндикомб-Лодж и с тем, что пережил там Уолтер? Тогда, безусловно, мое раздражение и разочарование объяснимы: ведь напряженность закралась в мои отношения с Уолтером именно тогда, когда он впервые предстал передо мной незнакомцем, избегающим откровенного разговора. (И если быть до конца честной, я должна признать: именно в тот день я тоже обнаружила, что не могу быть откровенной с ним.)
Я отыскала заметки, сделанные во время первой беседы с мисс Флетчер, и положила их рядом с заметками о встрече Хейста и Кэлкотта. Читая их в первый раз, я выделила только один существенный факт: согласно утверждению мисс Флетчер, отец Тернера ежедневно проделывал путь из Твикенхема на улицу Королевы Анны, дабы присматривать за галереей.
Почему это кажется важным? Непонятно. Вновь перечитав свои записи, я уже была готова сдаться, но вдруг обратила внимание на даты.
По словам мисс Флетчер, Тернер перебрался в Сэндикомб-Лодж в 1813 году.
По словам Хейста, в 1813 году Тернер только-только переселился на улицу Королевы Анны.
Итак: он переехал в два дома в одно и то же время. А потом, подобно тому, как камни внезапно скатываются с речного обрыва, мне вдруг пришло в голову: это не исключение, а часть общей закономерности. Разве перед своей кончиной Тернер не жил в Челси, сохраняя тем не менее дом на улице Королевы Анны и пытаясь убедить весь мир, что он живет именно тамі А в молодости (если поверить озлобленному граверу Фарранту) — не содержал ли он дом на Харлей-стрит и еще один — на Нортон-стрит, куда удалялся в обстановке секретности? Несомненно, некоторые семьи владеют городским домом, где они проводят часть времени, и при этом имеют жилье за городом. Но у Тернера не было семьи (за исключением отца), и он никогда не устраивал свою жизнь подобным образом. Более того, на протяжении всей жизни сразу два его дома находились в городе, поскольку загородным жильем мог считаться только Сэндикомб-Лодж. Тогда, вероятно, дело в женщинах? Не имеют ли мужчины привычки селить своих любовниц отдельно, в домах, специально для них предназначенных? Может ли это стать объяснением?
