— Я смотрел его глазами. Я слушал его ушами. И я утверждаю, что это он. В любом случае, он — лучшее, что у нас будет.
— О брате ты говорил то же самое.
— Брат оказался непригодным по другой причине. Это не связано с его способностями.
— То же было с сестрой. И есть сомнения относительно него. Он слишком мягок. Слишком легко подчиняет себя воле других.
— Нет, если другие — его враги.
— Ну и что же нам делать? Все время окружать его врагами?
— Если это необходимо…
— Кажется, ты говорил, что мальчик тебе нравится.
— Если эти содомиты доберутся до него, то я буду вести себя как его любящий дядя.
— Ладно, в конце концов, мы спасаем мир. Займись им.
* * *
Техническая сестра ласково улыбнулась, взъерошила ему волосы и сказала:
— Эндрю, думаю, тебе до чертиков надоел этот противный монитор. У меня хорошая новость. Сегодня его не станет. Мы его уберем, и это будет совсем не больно.
Эндер кивнул. Что будет совсем не больно — это, разумеется, неправда. Взрослые говорят так всегда, когда наверняка будет больно. В этом смысле слова сестры были надежным предсказанием. Иная ложь — это все та же правда.
— Ну, Эндрю, не мог бы ты подойти сюда? Забирайся прямо на этот смотровой столик. Доктор сейчас придет.
Монитора не будет. Эндер попытался представить себя без этого маленького прибора под затылком.
«Я перевернусь в кровати на спину, и он не будет впиваться мне в шею. Он не будет колоться и жечь, когда я залезу под душ. И Питер перестанет меня ненавидеть. Я приду домой и покажу ему, что монитора нет, и он узнает, что я тоже не подошел. Что я, так же как и он, буду теперь простым ребенком. Тогда все изменится к лучшему. Он простит мне, что я ходил с монитором на целый год дольше. Мы станем… Нет, наверное, не друзьями. Нет, Питер бывает слишком страшным. Иногда он такой злой. Просто братьями. Не врагами, не друзьями, но братьями, могущими жить в одном доме. Он не будет ненавидеть меня, оставит меня в покое. И когда он захочет сыграть в чужаков и астронавтов, может быть я смогу не играть, может быть я смогу просто уйти, чтобы почитать книгу».
Но Эндер знал, что это только мечты. Он слишком хорошо помнил лицо Питера, когда тот впадал в одно из своих сумасшедших состояний. В эти минуты было что-то такое в его взгляде, в блеске глаз, что говорило Эндеру — единственное, чего Питер не сделает, это никогда не оставит его в покое. «Я играю на пианино, Эндер. Иди, будешь переворачивать страницы. Что, мальчик с монитором слишком занят, чтобы помочь брату? Он слишком умный? Хочешь убить парочку чужаков, астронавт? Нет, нет, не беспокойся, я сам справлюсь, маленький ублюдок. Маленький Третий».
— Это будет совсем недолго, Эндрю, — сказал доктор.
Эндер кивнул.
— Он устроен так, что его можно легко вытащить. Без инфекции и повреждений. Но может быть щекотно, и у некоторых потом бывает такое чувство, словно им чего-то не хватает. Они ищут повсюду сами не зная что и не могут найти, и не могут вспомнить, что же им надо. Заранее говорю, что это монитор, и что его уже нет. Это проходит за несколько дней.
Доктор делал что-то с его затылком, и внезапно все тело Эндера, от шеи до паха, иглой пронзила боль. Мышцы его спины судорожно напряглись, тело резко выгнулось, и он ударился о стол головой. Его ноги онемели, а руки крепко, до боли, вцепились одна в другую.
— Диди! — крикнул доктор. — Ты мне нужна!
В комнату запыхавшись вбежала медсестра.
— Надо расслабить ему мышцы. Давай это сюда, быстро! Чего ты ждешь?
Руки, державшие его, занялись чем-то другим; Эндеру не было видно. Он накренился на одну сторону и упал со смотрового столика.
— Хватайте его! — закричала медсестра.
— Надо крепче держать.
— Держите его сами, доктор. Для меня он слишком силен…
— Не всю дозу! Ты остановишь ему сердце!
Эндер почувствовал, как игла вошла ему в шею, чуть выше воротника рубашки. Она обжигала, но по мере того, как огонь охватывал все тело, мышцы постепенно расслаблялись. Теперь он смог заплакать от боли и страха.
— Эндрю, с тобой все в порядке? — спросила сестра.
Эндер не мог вспомнить, что нужно делать, чтобы заговорить. Его подняли на стол. Ему измерили пульс и сделали другие анализы; всего он не понял.
