Мы нежно целуемся, а затем он оставляет меня.
Я стою минутку, глядя на закрывшуюся дверь. Беспокойство проходится холодком в виде мурашек у меня по спине. Он собирается сделать что-то опасное сегодня? Я возвращаюсь в постель и еще лежу некоторое время, размышляя. Почему он не сказал мне, куда идет?
В девять тридцать я принимаю душ, одеваюсь, и выхожу из дома, закрыв за собой входную дверь. Иду к автобусной остановке вниз по дороге, сажусь на красное пластиковое сидение, ожидая автобус, который приходит в девять пятьдесят две.
Я вхожу внутрь, плачу водителю, и занимаю место наверху. Автобус везет меня прямо до площади Лестер-сквер. Я выхожу и иду к площади Пикадилли, которая заполнена туристами, опускаюсь на каменные ступеньки под статуей и наблюдаю за ними, они рассматривают свои карты и снимают своими камерами с большим энтузиазмом.
Потом я иду вниз по Риджент-Стрит, заглядываясь на витрины магазинов. Я примеряю шляпку, и когда смотрюсь в зеркало, то замечаю, насколько мои глаза огромные и испуганные. Я быстро отворачиваюсь. Я просматриваю вешалки с одеждой без особенной заинтересованности, и такое мое поведение вызывает пристальное внимание со стороны охранника, который начинает следовать за мной. Я быстро оставляю этот магазин.
Я захожу в обувной магазин и после примерки около десяти пар, покупаю одну. Оказавшись на улице, я вдруг понимаю, что даже не знаю, какого цвета обувь купила. Сейчас час сорок пять дня, я захожу в небольшое кафе и заказываю сэндвич с лососем и огурцом, но не в состоянии его доесть, оплачиваю счет и отправляюсь прямиком к Embankment Bridge.
Переходя через мост, начинаю чувствовать первые признаки нервозности, которая просто сжимает мои внутренности, особенно низ живота. Все это время мне удавалось блокировать ее, но сейчас не тот момент. Время пришло. Я путешествую глазами по Tate Modern, но на самом деле я смотрю на задний план Собор Святого Павла. В итоге я остановилась на гигантском черном насекомом, существе из металла. Жутком и прекрасном в Войне миров.
Я выхожу через парадную дверь Tate Modern и поднимаюсь вверх по лестнице. Прямо по коридору находится выставка Марлен Дюма, я хотела бы посетить ее, но я не направляюсь туда. Вместо этого я иду в одну из небольших комнат, в которой мужчина сидит на лавочке, созерцая коллаж под названием «Пандора» новой художницы Миранды Джонсон.
Цвета яркие и смелые, но разница между ее картиной и Пикассо «Плачущая женщина», нет, наверное, только в цене. Обе наполнены насилием и неприкрытым страданием. Это картина вводит в боль. Я блуждаю по ней глазами. В коллаже присутствуют глаза, полные ярко-розовые губы и цветок, а также слова — сука, соси, лгунья, задница, батарея, и на самом верху, как бы от руки написано: «Вас пригласили...»
Я ближе подхожу к картине, душа у меня болит.
Мужчина на скамейке говорит:
— Она не открыла ларец.
Я не смотрю на него, просто сажусь рядом с ним, но достаточно далеко, он не может коснуться меня, между нами шесть дюймов. Я чувствую себя замороженной внутри, и вспоминаю своего брата, лежащего на полу с иглой, торчащей у него из руки. И вдруг я так отчетливо чувствую его боль, и боль в этой картине становится и моей болью. Я смогу это сделать. Конечно, я смогу это сделать.
Я смотрю на картину и единственное, что вижу — слово «сука».
— Ты позвала на встречу, — говорит мужчина, не глядя на меня.
— Да.
Он мимолетно поворачивает в мою сторону голову, чтобы взглянуть на меня. Я быстро встречаюсь с его взглядом. Мне хочется заглянуть ему в глаза. Я хочу снова ступить на твердую землю. Его глаза темные, невыразительные. Именно такие, какими я их и помню. Я смотрю на него, он первый отводит взгляд.
— Ну?
— Что-то важное произойдет шестнадцатого, — говорю я.
— Что?
— Я пока не знаю. Но что-то прибудет через Дувр.
— Хорошая работа, но мы не будем вмешиваться в это, потому что это может скомпрометировать тебя. Мы позволим этому прийти. У тебя есть дела и поважнее.
Я с трудом сглатываю.
Он оборачивается, чтобы взглянуть на меня.
— Ты влюбилась в него? — его голос звучит жестко и холодно.
