— Не костыль я тебе дед, чтоб помогать…
— Да погоди ты… Я же не договорил… Я не собираюсь идти под пули и тебя вести с собой. К чему мне тянуть за собой чью-то душу?…
— А что? Подкоп решил устроить здесь? — я иронично спросил.
— Нет, — резко ответил он. — Я знаю дорогу… В своё время работал на железнодорожном вокзале. Дворником… Был здесь как-то лет десять назад. Чистил перроны, да хозяйственные помещения убирал. И знаю один заброшенный путь… Только сила мне нужна… Видишь двери, которые выводят на платформы, — он бросил взгляд на решётчатые двери на противоположной стороне от центрального входа в зал ожидания.
Двери были заварены. И некоторые пробовали их дёрнуть, погнуть прутья решётки. Даже с петель попробовать сдвинуть… Ничего не выходило. Насмерть приварены.
— Ну, вижу. И что?
— Они выводят на перрон, — продолжил старик.
— Это я знаю… Двери-то приварены. Мы вдвоём не осилим их. Это точно…
— Я не про них, — он прервал меня. — Ты ходил в уборную, хотя бы раз?
Я вспомнил то злачное тёмное помещение, где не работает ни один светильник. Бывший туалет, или санитарный узел, как оно раньше называлось. Все унитазы и умывальники вдребезги поломанные валялись по полу уборной блеклыми осколками. Но помещение до сих пор исполняет своё функциональное назначение и за долгое время накопил в себе тошнотворный 'хлам' и запах от многих людей. Там был всего лишь раз. Вчера вечером. По нужде… Продержался минуту.
Я скривил мину. Старик сразу понял, что я был там.
— Так вот, наверное, ты не заметил в дальнем углу…
'Конечно, ничего не заметил. Там была такая темень. Да и ещё темным вечером!' — подумал я.
— …там есть небольшой лаз, — продолжал шёпотом рассказывать старик. — Никто не знает, куда он ведёт. В другое помещение или в тупик… Но я знаю!.. — словно раскрывая зловещую тайну, он улыбнулся мне окровавленными зубами. — Я знаю, куда ведёт этот лаз… Он ведёт в подвал. А там технические помещения есть. Если их пройти, то можно выйти в бетонную пустоту, расположенную под ближайшей платформой…
— Интересно. Продолжай, — я действительно был заинтересован и забыл на время про боль в руке.
— Только там тоже решётка стоит. При входе в этот лаз… Её ещё давно поставили. При мне, когда я работал здесь… Но она с тех пор прогнила. Да и петельки проржавели… Можно попробовать её снять… Надо было мне ещё в первый день сигануть туда, пока силёнки были и ноги целы… Да струсил. Не бомбили нас в тот день. Боялся, что услышат, заметят, погонятся и пулю всадят в спину… Они же вокруг вокзала бродят… А сейчас пробовал, не могу… поднять решётку не могу. Во всём теле болью отзывается, как только попробую на себя потянуть… А вчера тебя приметил. Новенький, голодом не заморен и синяками, ссадинами не похвален.
— Это всё верно… Но у меня рука… — я показал старику свою правую руку. Она была перевязана куском ткани и насквозь побагровела тёмной кровью. — Вчера ранили. Жутко болит…
— Я заметил твою рану. Это ничего. Если мы вдвоём наляжемся, то решётка отойдёт…
— Здорово, конечно, — отметил я. — Но почему ты решил, что я тебе помогу? Может, я — агент AL. Может, я здесь специально посажен, чтобы крамолы пресекать да побеги. Решили вот патрульные раненого друга посадить, посторожить узников… Вот возьму и сдам тебя сейчас… И ни куда ты не убежишь уже…
Это я сказал, так как не был уверен, что старик сам не является агентом AL, который проверяет всех мужчин молодого возраста на желание и возможность побега или сопротивления… Ведь патруль здесь небольшой. Не больше дюжины человек и если вдруг против них сгрудятся хотя бы несколько бойцов из бывших узников, то пострадают обе стороны при любом раскладе… А они, как мне думается, не хотят, чтобы их сторона как-то страдала.
Старик укоризненно глянул на меня. Мол, не шути так, не смешно:
— Ты не похож на 'предателя'… У тебя лицо не такое.
— С чего ты вдруг взял? — я попробовал улыбнуться, но резкая боль в правой руке от движения не позволила мне это сделать и улыбка оказалась кривой.
— За время войны, я научился отличать своих и предателей по первому взгляду, слову, движению… Жизнь всему научит… — мудро ответил старик.
