Идеальная пара - страница 21

Но все оказалось совсем иначе. Фактически, все было настолько ужасно, что она начала сомневаться, были ли прежние времена действительно так прекрасны. И такие размышления привели к бессонным ночам, пропущенным репликам и к окончательному провалу, когда стоя на сцене, она вдруг с ужасом поняла, что слова роли вылетели у нее из головы полностью, безвозвратно, и нет никакой надежды вспомнить их.

Она не могла понять, почему она легко вспомнила свои слова здесь, где они ей были не нужны. Почему, когда она стояла на балконе в Сан-Франциско, в голове у нее была полная пустота. Запоминание роли наизусть было основой актерской игры, тем, над чем ни одна серьезная актриса никогда не задумывалась. Настоящие актрисы могли забыть имена своих детей, любовников, мужей, даже собственное имя, но лишь только раздавалась нужная реплика партнера, как слова их роли приходили им на память без всяких усилий, строчка за строчкой, будто у них в голове работало воспроизводящее запись устройство. Это было так же естественно, как ходить, и когда память подвела Фелисию, она почувствовала себя парализованной; руки и ноги отказались ей повиноваться.

Бедный Робби, кажется, был парализован не менее ее, подумала она – не без некоторого удовлетворения. «Прости, прости! Последний поцелуй – и я спущусь», произнес он, повиснув на перилах балкона, готовый совершить красивый прыжок (свой коронный номер) вниз, на сцену; прыжок с высоты двенадцати футов, который он проделывал легко, как гимнаст или танцовщик балета, паря в воздухе как птица.

«Как, ты уже ушел?» должна была ответить она, но вместо этого онемев, она стояла на балконе, глядя ему в глаза, в которых вдруг отразился ее собственный страх.

У Робби было выражение человека, у которого в полете не раскрылся парашют. Аналогия была абсолютно точной, потому что он не удержался на шатком балконе и упал на сцену тяжело, как мешок с углем, резко вскрикнув от боли, когда, приземлившись, так подвернул ногу, что его пришлось уносить за кулисы.

С балкона Фелисия хорошо видела лицо Робби. Он кусал губы от боли, но его взгляд был устремлен на нее, и даже с такого расстояния она без труда читала в них выражение гнева. От этого ей стало еще хуже, и она начала смеяться истеричным, безудержным, пронзительным смехом, который не смолкал ни на минуту, долетая до самых дальних рядов балкона. Его не мог заглушить даже опустившийся занавес, и Робби, без сомнения, слышал его у себя гримерной. Фелисия не могла остановиться до тех пор, пока Марти Куик, их продюсер и спонсор, с поразительной быстротой не выскочил на платформу позади нее, не схватил ее за руку, не стащил с балкона и не отвесил ей звонкую пощечину – достаточную, чтобы привести ее в чувство.

– Можешь уже прекратить ломать комедию, Лисия, представление окончено, – прорычал он в неожиданно наступившей тишине.

Только потом, когда у нее было время подумать, она поняла, что пощечина Куика была работой эксперта. У него была репутация человека, способного ударить женщину, даже избить ее. Для Фелисии было настоящим шоком увидеть мгновенное выражение удовольствия, мелькнувшее в глазах Марти Куика, когда он ударил ее по щеке.

Она попыталась восстановить в памяти события того ужасного вечера, как она это делала бессчетное количество раз днем, но чаще всего по ночам.

Фелисия сделала вывод – которым она не поделилась с доктором Фогелем, – что если бы Робби не был таким всепрощающим, она не приняла бы дополнительную таблетку – точнее сказать, несколько таблеток. Если бы Робби по крайней мере вышел из себя, говорила она себе, это могло бы разрядить атмосферу, но к тому времени, как они вернулись в отель после краткого визита в больницу, где ему перевязали ногу, он подавил свой гнев, спрятал его так далеко, что внешне он никак не проявлялся. Это его вина, он слишком давил на нее, сказал тогда Робби, хотя Фелисия знала, что он не верит в это; его вина, что он выбрал именно эту пьесу для гастрольной поездки… Он устало сел, вытянув больную ногу, с выражением мученика на лице и мягко сказал: