– Я не хочу, чтобы ты винила в этом себя, но я считаю, что нам надо отменить гастроли.
– Тогда отмени всю эту чертову жизнь! – бросила она и, забрав стакан с виски, ушла в спальню, приготовившись к еще одной бессонной ночи.
Она попудрила лицо – ее любимая пудра от Шанель быстро кончалась, и из-за войны в Европе не было надежды достать еще – расчесала волосы, нанесла на кожу за ухом капельку духов «Скандал» от Скьяпарелли – теперь, когда немцы в Париже, их тоже скоро будет невозможно найти – и сбросила халат.
Считалось, что жизнь в заведении доктора Фогеля протекает в «неформальной» обстановке, но в тех редких случаях, когда Фелисии приходилось встречать других находящихся здесь пациентов (она отказывалась считать их и себя «отдыхающими»), они выглядели так, будто проводили уик-энд на дорогом курорте. Она же предпочитала есть у себя в комнате, радуясь возможности не переодеваться и не пользоваться косметикой.
Она взглянула на свое отражение в высоком антикварном трюмо. Доктор Фогель затрачивал немало усилий и средств, чтобы его состоятельные клиенты чувствовали себя здесь как дома. Фелисии даже нравились ее небольшие уютные комнаты.
Ее отразившаяся в зеркале фигура не занимала Фелисию так, как ее лицо. Она реально оценивала себя. Ей был тридцать один год, а в этом городе, просто наводненном семнадцатилетними блондинками, которые, казалось, всю жизнь проводили на пляже, длинные ноги и пышная грудь были обычным явлением: их обладательницы выстраивались на киностудиях в очередь у столов помощников режиссеров.
– Это город плоти, – объяснял ей Марти Куик в своей обычной грубоватой манере вскоре после ее приезда в Голливуд. – Никогда не забывай, что то, чем обладаешь ты – это красота, талант, шик. На это большой спрос. А титьки и задницы здесь неходовой товар.
Суждения Марти Куика о женской фигуре были похожи на рассуждения первоклассного тренера о скаковых лошадях. Его карьера началась с организации шоу с девочками, и, по мнению большинства людей, занятых в этом бизнесе, он так и не поднялся выше этого. Именно Марти Куик продал Билли Роузу идею водной феерии; он первый поставил кордебалет на роликовые коньки; он показал публике ровно сто красивых девушек («Можете сосчитать!»), каждая из которых была длинноногой красавицей и лично отобрана самим Куиком, хваставшимся, что он никогда не дает девушке работу, пока не переспит с ней.
О, Куик отлично знал девушек – девушек и шоу-бизнес, которые для него были почти синонимами. Кто еще решился бы ввести кордебалет в воздушное шоу? Двадцать девушек в расшитых блестками купальниках танцевали высоко над толпой на платформе, подвешенной к двум дирижаблям. Кто еще мог собрать вместе целую группу врачей и антропологов из крупных университетов, чтобы определить параметры идеальной американки, потом организовать конкурс по всей стране и жениться на той девушке, которая наиболее точно соответствовала этим идеальным размерам? Фелисия Лайл с удовольствием слушала рассказы Куика о себе самом; он сам нравился ей настолько, что она дала ему прозвище «Калибан»,[20] что было шуткой лишь отчасти.
Все же, говорила Фелисия себе, ей нечего стыдиться, даже если она не соответствовала меркам идеальной американской красавицы Куика, с которой он развелся через полгода. Ее ноги были стройными и красивыми; талия была такой тонкой, что трудно было поверить, она уже успела родить ребенка; груди, маленькие по стандартам киноиндустрии, были крепкими, безупречной формы.
Ее тело не имело ни унции лишнего веса. Фелисия любила хорошую еду – могла бесконечно долго питаться устрицами, икрой и пить шампанское, – но, к счастью, не страдала чрезмерным аппетитом. Встав к зеркалу боком, она полюбовалась своими крепкими ягодицами и стройными бедрами. По ее мнению, она обладала всем, чего только мог желать мужчина; непонятно было одно: почему Роберта Вейна ее тело, кажется, больше не интересовало…
Она надела лифчик, пояс с резинками, трусики: все это пахло ароматическими шариками, которые она всегда клала в шкафы с бельем. Ее аккуратность была просто легендарной. Все ее вещи были тщательно завернуты в пахнущую лавандой папиросную бумагу; нижнее белье, которое она должна была надеть утром, всегда было приготовлено с вечера и лежало под кружевной салфеткой. Фелисия обычно тратила день или два, чтобы приучить горничных к своим требованиям, и удивительное дело – слуги просто обожали ее и с удовольствием выполняли любые ее прихоти.
