Она обрела дар. Три дня тысячеглазые ангелы показывали ей чудеса мира. Она видела шторм над Красным морем, и бирюзовое небо над Евфратом, и гору Арафат, вершина которой утопает в головокружительном мареве, и золотые купола мечети Амина, и засыпанную песками Медину, и преддверие Рая, и волосяной мост над ледяной преисподней…
Свое трехдневное отсутствие она назвала путешествием. И это было первым из семи, которые она должна была совершить.
Кебире показала маленький кожаный мешочек, расшитый бисером и лазуритом, привязанный к ее запястью, и, развязав его, высыпала на ладонь землю, взятую ею в святой Медине. И женщины клялись, что все время, пока она лежала без сознания, никакого мешочка не было. Чистая желтая глина была теплой на ощупь и пахла корицей и сиреневыми ирисами. Разведенная в воде она давала мутный осадок и оказалась превосходным средством против головных болей и женских болезней. Это было удивительно.
В год, когда произошла Великая Бумажная Революция, Кебире совершила свое пятое путешествие.
Они повторялись раз в пять лет.
Обычно это происходило поздней осенью: в конце октября — середине ноября. Приблизительно за неделю до начала транса Кебире сильно теряла в весе, становилась раздражительной и мучилась ужасными головокружениями. Потом она засыпала и тетушки, посменно дежурившие у ее постели все время, пока она отсутствовала, только и успевали промокать ледяной пот, градом катившийся по ее лицу.
С каждым разом эти путешествия становились все длиннее и опаснее, и Кебире открывались все новые тайны мира, и она становилась сильнее. И ей было предсказано, что, отправившись в свое последнее, седьмое путешествие, она, возможно, обретет бессмертие, и тогда даже черные птицы в небе над городом станут подвластны ей.
С обретением дара у Кебире прекратились месячные. Как она сама объяснила — дар ей был дан в обмен на клятву никогда не выходить замуж и не иметь детей…
Природа той силы, которой она обладала, так и осталась невыясненной. Никто не знал, была ли она родом из райских кущ или из беспросветных пустынь преисподней. Но уже через несколько лет после своего первого путешествия Кебире могла лечить руками, распознавать редкие травы, прорицать, общаться с душами умерших и привораживать.
6.
Вначале в высоких хрустальных стаканах подали чай, к нему лимон, два сорта варенья собственного приготовления, сок зеленого винограда и фрукты.
Размеренно и гулко, подчеркивая торжественность обстановки, стучат старые часы. Кебире сидит во главе обеденного стола, покрытого накрахмаленной скатертью, и курит сигарету в шикарном янтарном мундштуке с золотым наконечником. Справа от нее — тетушки и племянница. Они шушукаются и, накладывая себе в розетки абрикосовое варенье, возятся ложечками в хрустальной вазочке. Лошадиное лицо Кебире с резко очерченными скулами непроницаемо, как лик каменного идола.
За окном, скрытое занавесью, плывет одуряющее марево…
Когда гости, наконец, немного освежились чаем и фруктами, Алия — Валия привели Ибишева. Его усадили на стул рядом с гадалкой.
Ибишев измучен и слаб. Стараясь не смотреть по сторонам, он сидит, опустив тяжелую, как камень, голову, и равнодушно прислушивается к тому, как в самой глубине его ватной груди учащенно бьется сердце. Этикетка на воротнике новой рубашки царапает ему шею. Кебире достает из кошелька длинные четки из необработанной бирюзы. Быстро перебирая голубые камни толстыми пальцами, она в упор, с любопытством рассматривает Ибишева, и под ее взглядом он начинает беспокойно ерзать на стуле. Наклонившись вперед, Кебире заглядывает ему в лицо.
— Ты помнишь меня, мальчик? Ты должен меня помнить.
Что–то в ее голосе заставляет Ибишева вздрогнуть и поднять голову. Глаза Кебире вспыхивают и гаснут.
— Я приходила к вам раньше. Неужели ты забыл? Тебе было лет десять. Может быть, меньше.
Пышные волосы гадалки похожи на сложенные крылья черных птиц…
— Сколько тебе сейчас? двадцать один? Ну–ка, дай мне свои руки, не бойся! Я тебе ничего не сделаю…
Ибишев беспомощно смотрит на дружно кивающих ему матерей.
Кебире решительно берет его горячие влажные ладони в свои руки. Глаза ее, непроницаемые и мягкие, как черный бархат ее платья, излучая незаметный свет, безжалостно пронзают его узкий лоб, и там, в самой глубине лихорадочно работающего сознания, Кебире с ужасом и восхищением видит смертельный образ пеннорожденной.
