Для того, чтобы покрыть все расходы, Алие — Валие пришлось продать золотое кольцо с изумрудом и цепочку.
Когда все эти приготовления были, наконец, успешно завершены, осталось самое главное — привести в порядок самого Ибишева. И матери договорились действовать решительно и быстро.
Они разбудили его рано утром. Заставили выпить чашку облепихового чая с солидной порцией димедрола. Минут через двадцать после того, как он совершенно осоловел, Алия — Валия подняли его с постели и, подхватив с двух сторон за руки, потащили в ванную комнату. Ибишев не сопротивлялся.
Он сидит в горячей воде, бессильно опустив голову на грудь, и матери с горящими от стыда лицами мылят его истощенное тело, его торчащие лопатки с бугорками прыщей, его худые длинные руки, безжизненно висящие как плети, его волосатые ноги, и сердца их отчаянно ноют от жалости и любви к этому несчастному уродливому созданию, рожденному ими и обреченному по чье–то злой воле на чудовищные страдания.
Они обрезали ему ногти на ногах и руках, коротко постригли волосы и попытались побрить, но опасную бритву с чудесной перламутровой ручкой нигде не удалось найти. Она как сквозь землю провалилась. Ибишеву надели свежее белье, новую тенниску с безобразными накладными карманами на змейках, выстиранные и отутюженные костюмные брюки.
Когда матери затягивали ему на талии брючный ремень, Ибишев вдруг заплакал. Тихо и горько, закрыв лицо руками…
Гадалку ожидали в пятницу.
Она прибыла в половине одиннадцатого утра на черном, отполированном до зеркального блеска «Датсуне» 1969 года в сопровождении многочисленной свиты, состоящей из трех благообразных тетушек под одинаковыми темно–синими шелковыми покрывалами, молодой племянницы–приживалки и шофера — поджарого перса их Ардебиля. Шофер остался ждать внизу, в машине.
5.
Черная Кебире обрела свой удивительный дар в пятнадцать лет.
Как видение: июльское солнце пробивается сквозь разрезы на широких листьях инжирников, в ряд стоящих вдоль забора. В сухой пыльной траве одиноко стрекочут кузнечики. Она медленно идет по саду с большой кастрюлей в руках — тоненькая девочка–подросток в ситцевом платье. В кастрюле золотисто–коричневые зерна кукурузы — она собирается кормить цыплят. Теплый ветерок шелестит в кроне развесистого тутовника и крупные перезрелые плоды, срываясь с ветвей, шлепаются на асфальтовую дорожку, ведущую в сад. Девочка делает еще несколько шагов к курятнику и вдруг сердце ее начинает учащенно биться. Она удивленно поднимает лицо к небу, замирает, чувствуя, что вот именно сейчас, сию секунду произойдет что–то удивительное, что–то невероятное, в глазах ее темнеет, кастрюля выскальзывает из рук и зерна кукурузы рассыпаются по асфальту.
Тетушки, перебиравшие рис на веранде дома, услышали ее крик. Они бросились в сад. Но девочки нигде не было.
Ее искали повсюду — в доме, саду, на улице, и даже в соседних дворах. Обзвонили всех родственников и знакомых. И лишь через несколько часов безуспешных поисков кто–то обнаружил ее на дне заброшенного колодца на пустыре за домом.
Когда ее извлекли оттуда, она была без сознания. Девочку перенесли в дом, раздели и уложили в постель, и старшая тетка, осмотрев ее, шепотом сообщила женщинам страшное известие: Кебире потеряла девственность. При этом на ней не было ни царапин, ни ссадин, ни синяков. Ничего.
Женщины плакали, мужчины, вооружившись ножами, начали поиски виновного. Еще раз обыскали сад, соседние дворы, пляж, спускались в колодец, полный песка, сухой листвы и змей…
Кебире не приходила в сознание три дня и три ночи.
В тот первый, самый страшный вечер, плачущие женщины заперлись в спальне и губками, смоченными в теплой воде и настое ромашки, смыли с ее неподвижного тела подсохшую кровь — неумолимое свидетельство потерянной невинности.
На нее надели кипельно–белую ночную рубашку и расплели ей косы. И мать Кебире целовала ее волосы и била себя кулаками в грудь. И кто–то накинул черную ткань на зеркало в прихожей, и на телевизор, и остановил часы, будто в доме кто–то умер. И всю ночь в скалах безумно выли собаки. И бледное лицо девочки, лежащей на большой кровати с железным изголовьем, было покрыто ледяной испариной. И к утру первого дня ее мягкие шелковистые волосы цвета светлого каштана стали жесткими, курчавыми и совершенно черными. И к утру второго дня ее тело, молодое и стройное, стало наливаться неведомыми соками, грубеть, бедра раздались в ширину, как у рожавшей женщины, а грудь, аккуратная, едва оформившаяся, увеличилась настолько, что надетый на нее лифчик просто лопнул. И к утру третьего дня золотистая кожа Кебире потемнела и стала совершенно смуглой.
