Из всех «фанатиков» нашего театра мне больше всех запомнилась наша тётя Оля — самая преданная и постоянная помощница во всём, что требовало прилежного труда и заботы.
Тётя Оля — крестьянка из-под Тамбова, так и не удосужившаяся за всю жизнь научиться подписывать свою фамилию:
— «Да за работой-то неколи было» — добродушно объясняла она. Но сколько доброты, благожелательности к людям, сколько поэзии жило в её душе!
Один раз в жизни довелось ей увидеть необыкновенное, чудесное зрелище — как на утренней зорьке играет солнышко — такое увидать дано далеко не каждому (вроде «зелёного луча» у моряков!).
…Вышла она спозаранок на крылечко — свиньям месить — глянула в небо, да так и обмерла!.. — Солнышко-то, солнышко понад лесом так и ходит, так и катается — и туда, и сюда, ну словно жеребёночек на лугу! И всяким-то светом светится — то вроде красно, то вроде зелено, то золото чистое!..
Всё ещё статная, дородная, хоть и в летах, показывает она руками и всем туловищем поворачиваясь, как ходит и катается по над лесом солнышко — высоко, и туда, и сюда…
А бывало ночью к тёте Оле наведывался и лешак — весь черный, лохматый, а всё равно — пятипал. И подбирается к ней, подбирается, норовит ухватить. И беда, если вовремя не проснёшься, не успеешь креста сотворить — так и хватит, да за бедро, так и оставит пять синяков от его пятипалой проклятой лапы!
— Да что гуторить — уж тут, у нас в бараке и то — прихватил! — и тётя Оля, простодушно задрав подол, показывает всем следы, оставленные у неё на бедре лешаком.
Отсиживает свой срок тётя Оля за… ворота — будь они не ладны!..
Была она солдаткой ещё с первой мировой. Осталась с двумя махонькими девчонками. Но была молода, сила была в руках, никакой работы не боялась. Нового мужика в дом брать не хотела. Девчонок сама подняла, в школе выучила и «взамуж» неплохо отдала, только вот, что не в своей деревне.
Так и осталась одна — бобылихой. Но жила ничего себе, при лошадках. Хату-пятистенку ещё до мировой с мужем поставили. Жила, да и жила. А тут — на тебе — коллективизация.
Записали в колхоз. Лошадку забрали, ну да хрен с ей, в колхозе на трудодни дают, так и лошадь-то ни к чему. Пятистенку тоже отобрали — под школу. Ребятни-то народилось — в старой не уместиться. Ну, тоже не жаль. Если по правде рассудить — ну на кой ей, бобылихе, пятистенка?.. Пущай в хате робята учатся. Утеплила себе сараюшку, осталась при доме жить, и приставили её при школе сторожихой — печи топить, полы мыть, звонки давать. Очень даже способная работа, а трудодни в колхозе пишут. С ребятишками во дворе весело, не увидишь, как и день пройдет.
…Но вот, в один прекрасный день — праздник был — то ли Октябрьская, то ли ещё какой — только наезжает вдруг председатель, в доску пьян. Да не один, а с дружками. И давай ворота сымать. А ворота добрые были, тесовые!
Тут уж тётя Оля не стерпела. Как выскочила, да как начала председателя крыть — так, и раз-так, и чуть в драку не полезла:
— Мало тебе, сволочная твоя душонка, что дом отдала, так тебе ещё и ворота нужны — растудыть твою мать!..
Ну, досталось, в общем, и председателю, и дружкам его, и советской власти заодно — они-то ведь властью и были!
Только ничего не помогло — куда ж она одна баба против трёх мужиков?! Ворота всё равно взяли и увезли, а назавтра пришел за тётей Олей милиционер…
Ладно ещё, что 58-ю припаяли — «политическую», и теперь здесь она в нашей зоне, в нашем бараке, где все её любят, и она всех любит.
Аккуратно, раза два-три в год мы писали для неё заявления о пересмотре дела, о помиловании, наконец — ну, погорячилась, но ведь баба глупая, неграмотная, чего уж с неё возьмёшь?.. Уж нельзя ли простить, скостить как-нибудь срок — уж сколько отсижено, отработано по совести…
