— Садитесь в кресло, дорогой. Виски? Ликер?
— Ликер, пожалуйста.
— Поверьте, мой друг, мне сегодня хочется забыться. Если бы вы только видели ту страшную картину…
По личику одного из полированных амурчиков поползла лужица пролитого драматургиней ликера. Полетаев сделал глоток и поставил на кудряшку другого амурчика рюмку.
— Я, наверное, все-таки не вовремя, — сказал он, — в такой час.
— Нет, нет, золотой мой, искусство обречено спасать нас. Тем более, что именно вчера я говорила о вашей пьесе с одним достаточно молодым, но подающим огромные надежды режиссером, он прочитал…
— Прочитал?! — встрепенулся Полетаев и, схватив со стола рюмку, осушил ее.
— …и остался доволен, круто, говорит, заверчено, жизненная коллизия, яркий герой…
Полетаев, заслушавшись, сам налил себе еще ликера и сомнамбулически выпил.
— …такую пьесу поставить — успех неминуем.
Полетаев готов было уже взлететь с кресла и, подхватив под изящные локотки милых японочек, завальсировать по комнате, но драматургиня вдруг наклонилась к нему, придавила канареечной грудью и ласково просвистела:
— Мы обязаны помогать друг другу, голубчик. Вы помогаете мне, а я — вам.
— Мы же были на "ты", — еще не понимая, куда она клонит, прошептал Полетаев. Его правая ступня онемела, и он усиленно зашевелил в носке пальцами.
— Вы говорили, у вас есть средства, — не обратив внимания на его реплику, свистяще продолжала драматургиня, вперившись в Полетаева безглазым и безносым лицом, — а я, как ни горько звучит, без пяти минут вдова, мы, люди искусства, должны смело низвергаться в пучину правды, но есть небольшой шанс спасти моего бедного супруга…
— Спасти? — выдавил он. — А Па-париж? — Теперь у него онемела и левая ступня — он уже усиленно шевелелил пальцами обеих ног.
— Если он останется жив, я все равно с ним разведусь, — досадливо поморщила она бакенбарды щек, — но пока мой долг — поднять его из гроба. Мне сегодня сказали врачи, есть лекарство, безумно дорогое, но чудодейственное… Одолжите мне нужную сумму, и рука дающего не оскудеет.
— Ско, — Полетаев споткнулся, — лько?
— Деньги мне нужно получить как можно скорее, –не называя суммы, сухо заметила драматургиня, — вы понимаете: без пяти минут. — Она выпила виски, помолчала. — И только выполнив свой долг, смогу я вплотную заняться вашей пьесой и, соответственно, режиссером.
— Я постараюсь, — промямлил Полетаев, чувствуя, что кресло под ним медленно, как лист осенний кружа, падает в бесконечную бездну.
Минута показалась ему долгой, как десятилетие. За окном, мало отличимые от украшающих подоконник птичек, печалились голуби. Э-эх, родиться бы вот таким сизарем, поклевывать себе зерно да толстеть. Какая-то узенькая речушка представилась ему, по зеленовато-грязной ряби плыла растрепанная утка. Полета— ев! — доносилось издалека.
— А?
В кресле напротив уже не было драматургини, только голубела вмятина на мягком сиденье. В кудрях амурчиков запутались темные блики. Тревожно белели кругленькие лица японочек. Вот он сюрреализм жизни: была драматургиня и нету. Внезапно странная мысль посетила Полетаева: а не самую ли нечистую силу он растревожил? Стайка мурашек засуетилась на его коже. Накинется сейчас на Полетаева сзади поднявшийся из гроба страшный вурдалак, завоет: "Поднимите мне веки!"
Полетаев в страхе оглянулся и вздрогнул: драматургиня, обнажив грудь, полулежала на тахте.
— Приласкай меня, милый, — попросила она измученно, — душа болит.
Полетаев опасливо подсел к ней…
— Душа?
— Что ты смотришь на меня так странно?
…и осторожно, как травматолог, взял в руки ее обтянутую лосинами крепкую икру.
— А он не придет?
— Он?! — Драматургиня побледнела и высвободила ногу из его ледяных ладоней.
— Почему ты так решил?
Побледнел и Полетаев.
— Я это… пойду, — сказал он, вставая. И, стараясь не поворачиваться спиной к малоосвещенной части комнаты, стал продвигаться к двери.
— Куда? Куда? — стенала на тахте драматургиня.
— За деньгами! — уже из прихожей крикнул он. — В Париж!
И, захлопнув за собой дверь, ощутил себя спасенным. Сюда уж вурдалак не прорвется!
Нас не догонят.
* * *
— Я тебе кое-что к ужину принес, — сказал Полетаев, доставая из пакета бутылку конька.
