И никто не открыл. Снова позвонил. Никто не открыл. Побродил по двору, посмотрел на окна, черт его знает, где окно драматургини, набрал код замка, вошел в подъезд, поднялся по сталинской лестнице, опять позвонил. Никто не открыл.
Пришибленный неудачей, Полетаев плелся по бульвару, неся букет цветами вниз, как банный веник. Белый конь ударил Полетаева копытом и нагло скрылся в тумане. Букета было жалко, деньги плачены — а денег мало. И мучительно стыдно было за бесцельно прожитые годы. А может, драматургиня скончалась? Вот так взяла, легла на кушетку, скрестила руки на канареечной груди и протянула ноги. От любви к молодому гению. Он потряс букетом. Как бы его использовать с толком? Кому бы его подарить? Мариночке? Облезет и неровно обрастет. (Твой лексикон, дорогая, пришелся мне по вкусу.) Эмке? Только неприятности на себя навлеку: потрясенная моим жестом, она придавит меня тут же своими эльбрусами. (Мой лексикон все-таки похудожественнее.)
Полетаев приостановился и огляделся. Аккуратно подстриженные деревья, старинные фонари, скамейки, стоящие на одинаковом расстоянии друг от друга, как деревянные часовые, вечные старушки, выгуливающие своих желтых, красных, голубых правнуков, молодые мамы над колясками, в которых попискивали кружевные младенцы, — эта спокойная и сонная жизнь была столь далека от Полетаева, что на миг и сама показалась ему только тихим сновидением, по глади которого его взгляд проскользил рассеянно, как жук-плавунец, пока не споткнулся о девушку, одиноко сидящую на недалекой скамейке и читающую книгу. Без сигареты, скромного вида, в длинном платье с белым кружевным воротничком, она словно сошла с картины девятнадцатого века — и меланхолическая дымка тени чуть колыхалась на ее грустном тонком лице.
Полетаев медленно подошел к ней и остановился, едва не коснувшись выступающих из-под легкой ткани коленей.
— Девушка, — печально начал он, — нельзя ли с вами немного посидеть?
Она закрыла книгу, заложив страницу тонким указательным пальцем, и молча, кивком головы, показала ему на место рядом с собой. Полетаев осторожно присел.
— Знаете, девушка, — еще заунывнее заговорил он, — я — географ, ну, представляете, параллели, меридианы, остров Пасхи, папуасы, эскимосы?
Девушка опять молча кивнула.
— А моя невеста с детства увлекалась вулканами, просто страстно полюбила вулканы, вы можете такое понять?
Девушка отрицательно покачала головой.
— Мы учились с ней в институте, она любила вулканы, а я — ее, мы наконец подали заявление в загс, у нас должна была состояться через десять… нет, через одиннадцать дней свадьба, а сегодня я узнаю, что она погибла, залезла в очередной раз в пасть огнедышащего дракона — и погибла…
Девушка, склонив голову, молча глядела на него что называется во все глаза.
Может, она того, глухонемая, испугался он, а я тут исповедуюсь?
— … и эти цветы, — договорил он скорбно, — которые предназначались ей, я хочу подарить вам…
Девушка внезапно отвлеклась от Полетаева и кому-то приветливо помахала рукой. Раздосадованно проследив за ее взглядом, Полетаев с изумлением увидел, что прямо к ним по аллейке направляется его старый приятель Гриша Застудин, тоже машущий рукой и улыбающийся. Не раздумывая, Полетаев кинулся ему навстречу.
— Григорий! Хоть я и познакомился с твоей девушкой и поделился с ней кое-чем из своего прошлого, ты чего такого не подумай! — закричал он, прижимая грузное тело Застудина к своей худой груди. — Я вовсе не собирался становиться тебе поперек дороги!
— У тебя, брат, что, от жары андулин съехал? — добродушно прорычал Застудин. — С какой такой девушкой? Я застарелый холостяк! Причем сомнительной сексориентации! — И он громко, радостно заржал.
— Да? — растерялся Полетаев, поспешно отстраняясь от него.
— А я вот иду, гляжу, сидит на скамейке Полетаев как живой, дай, думаю, подойду, ведь совсем не изменился прохвост! Даже захотелось ущипнуть тебя за тощую ляжку!
Полетаев испуганно приотпрыгнул от него еще дальше.
— А он о девушках… Жара, старик, и не такие мозги растопит! Ну, пошли, пошли! Или ты прилип к своей подружке?
