У подножья хребта — плотина и большой сонный водоем, изогнутый рогом, отсвечивающий густой синевой. Но откуда взялась эта синева — непонятно: небо обычное для знойного дня, слегка отливающее голубизной, как подсиненное белье.
— Глубоко, вероятно, здесь, потому и цвет такой холодный, тяжелый, как у горного озера, — говорит Дина Платоновна.
Сбросив платье, она поднимается на прибрежный валун у конца плотины и долго стоит на нем, словно вбирая в себя тепло солнечных лучей, прежде чем погрузиться в прохладу. На фоне серо-коричневых глыб она выглядит в своем белом купальнике маленькой девочкой, занесенной с цивилизованной планеты в мир первозданного хаоса.
Но девочка эта оказалась озорницей. Описав плавно дугу в воздухе, она вонзается в блаженную студь и исчезает из глаз.
Рудаев тоже прыгает в воду и, когда она выныривает, ворчит:
— Что делаешь, глупышка? С высоты в незнакомом месте…
— Я сверху видела глубину. Даже блики на дне видела.
— Это тебе померещилось.
— Ну честное слово.
— Аа-а… Ты же фантазерка.
Медленно поплыли рядом. Поверхность воды хорошо прогрета, но стоит опустить ноги — и тотчас их сковывает холод.
— Подземные ключи, — говорит Дина Платоновна. — Вот такие бывают и люди. Снаружи — сплошное радушие, а внутри — лед.
— Бывает и наоборот: за холодной внешностью — океан нерастраченного тепла.
— Если ты о себе, то это правда.
Сделали большой круг, выбрались на невысокий берег и с удовольствием неслышно побрели по теплому мягкому травяному ковру к плотине.
— А ты знаешь, Боря, меня не оставляет ощущение, будто я окунулась в тихую заводь. В газете жизнь била ключом.
— И все по голове, по голове… — пошутил Борис.
— То копалась в архивной пыли, выискивая граммы радия в тоннах руды, теперь, правда, интереснее стало — все-таки пропускаю через себя уйму живого материала, — а поток событий проходит стороной. Попозже бы, а не в тридцать лет и три года. Ближе к закату. Когда кровь уже не бурлит. Ты должен понять меня — сам любишь море в шторм.
— И в каком возрасте, по-твоему, кровь перестает бурлить?
— У каждого по-разному. Збандуту, например, не так уж мало — пятьдесят, а сколько в нем жизни. Или Гребенщиков. Как там к нему ни относись, но он живчик.
— А для себя какой рубеж ты установила?
— Это будет зависеть от того, как сложится жизнь. Когда она угомонит.
— Разве ты не сама ее складываешь?
— Пытаюсь, однако не всегда получается. — Дина Платоновна зажмурилась. — Какое невыносимо яркое солнце! Прожигает даже сомкнутые веки.
— Очки захватила?
— В машине.
— Попробуй, как у меня раскалилась голова. Вот-вот от нее потянет дымком.
Дина Платоновна провела рукой по волосам Бориса и притворно отдернула ее.
— Ой-ой, обожглась!
— Все потому, что ты ни в чем не находишь полного удовлетворения, — продолжил начатое Борис. — Чем бы ты ни занималась, тебе всегда кажется, что делаешь не то, что нужно, что должна делать.
— Интеллигентская рефлексия. А может быть, святое чувство недовольства собой, заставляющее искать возможности для наилучшего использования своих способностей.
— Оттого ты и прыгаешь из бюро изобретательства в газету, из газеты — в историю завода. Мне кажется, любая из этих работ могла бы поглотить тебя целиком. Приступай к конкретному делу. Садись и пиши цикл статей или эссе — не знаю, как это у вас там называется. От тебя уже ждут отдачи, — жестко сказал Борис, не щадя самолюбия своей подруги.
Она знала и ценила его черту говорить все, что думает, и не обиделась. Только призналась смущенно:
— Тебе это может показаться странным, но я испытываю робость перед чистым листом бумаги. Как перед вступлением в новую жизнь. Своеобразный предстартовый страх. Хватит ли у меня мужества, смелости и профессионализма, не говоря уже о таланте?
— У тебя? — удивился Борис. — А твои выступления в газетах?
— Для книги требуется иное уменье. Книга воздвигается. Как завод. В ней должно найти отражение множество событий и фактов, их надо не только правильно понять, соизмерить и взвесить, но и передать единственно правильно, не приспосабливая к своему образу мышления, к своей способности толковать. Да и сама система анализа должна быть лишена шаблона. Все это очень сложно.
