Девушку передергивает.
— Нет, об этом точно не надо… Сигмундур, пожалуйста! Мне страшно… мне так страшно!..
Безопасный предел, кажется, преодолен. Эти слезы унять будет уже не так просто.
От страха девочки у китобоя всего одно лекарство. И вот уже ползимы и весну, с самой их встречи, оно служит ему верой и правдой. Он обхватывает Бериславу крепче, укладывая почти всем корпусом к себе на грудь. Подбородком накрывает макушку, ладонями прячет спину. И дышит. Размеренно. Спокойно.
Суть во всем этом для девушки — постараться выровнять дыхание до такой же степени. Перебороть слезы.
— Неужели ты никогда не хотел жить в Нууке? Или в любом городке на побережье?.. — с ощутимой, но уже давно отчаявшейся надеждой, бормочет Берислава.
Волки завывают. Их не больше трех, судя по хору голосов. Но дрожит девушка так, словно за окном вся стая.
— В городах есть крысы и мыши, — бурчит Сигмундур, утаивая, что при этих словах табун мурашек пробегает по его спине, — а еще там много народу.
— Но мыши это не волки… а среди людей тоже не так уж плохо, если постараться…
— Берислава, волки меня никогда не кусали.
Девушка сострадательно гладит его по щеке. Поднимает руку, неровно выдохнув, и ласкает израненную кожу над его бровью. С сожалением.
— Прости, пожалуйста…
— Все уже давным-давно закончилось, — отмахивается китобой, у него нет желания возвращаться к своему единственному кошмару, — давай лучше спать. Не слушай волков. Слушай меня.
— Тебя за ними не слышно…
Сигмундур морщится. Запрокидывает голову.
Все же придется вставать.
— Я уберу волков. Только не пугайся больше прежнего.
Уже одно послание, похоже, ее убивает. Схватив одеяло, Берислава ошарашенными глазами наблюдает за его перемещениями по комнате. Хнычет в ладошку.
— Тихо, — велит мужчина. Открывает шкаф. С полки, доселе почему-то Бериславе неведомой, достает ружье. Двустволка. Старая, но верная.
Сигмундур ее заряжает.
— Ты что?!
— Тихо, — повторяет, не сомневаясь в своих действиях. Игнорирует ее сорванный голос. — Ты же не хочешь слышать волков? Закрой лучше уши.
— Не иди туда! Ты с ума сошел! — она вскакивает с кровати, путаясь в одеяле. Едва не падает. Навзрыд плачет. — К черту волков, к черту! Иди ко мне… пожалуйста, пожалуйста, иди ко мне!
Сигмундур морщится. Женщины…
— Берислава, я выстрелю в окно. Не мешай мне, я не хочу ранить тебя.
Часто дыша от своих слез, девочка все же послушна. Она отползает на постели подальше и от него, и от окна и, прижав к себе подушку, тихонько наблюдает. Заглушает всхлипы.
Китобой раскрывает створку окна. Дуло высовывается наружу.
…Гремит выстрел.
Волки, завыв, оставляют дверь. Снега больше нет. Ничто не заглушает их побег по траве, к лесу. Без лишних настырных поползновений.
С подстилки вскакивает Кьярвалль, ставший уже вполовину больше себя прежнего, но все еще щенок для Бериславы. Рычит, подлаивая. Но все же его трясет.
Девушка подползает к хаски, нежно поглаживая рукой его шерстку и уговаривая не бояться. Но саму ее трясет сильнее. Красная от слез, измученная, она выглядит слишком хрупкой.
Сигмундур не доволен, он не справляется.
Со вздохом вернув ружье на место, закрыв окно и убедившись, что больше диких животных в округе нет, китобой укладывается в постель.
Только вот Берислава не спешит к нему, не пытается лечь рядом. Наоборот, она отползает, кажется, на самый край постели. К Кьярваллю. И стискивает пальчиками свою подушку.
— Боишься меня?
Она сглатывает.
— Я боюсь волков.
— Волков уже нет. В радиусе пяти километров нет, — стоит быть честным, Сигмундура задевает, что девочка так далеко. Он уже привык к ее теплому телу под боком, к ее бесценному запаху, чуть-чуть прорезывающемуся, если наклониться совсем близко, такому цветочному, ее нежным объятьям. Без этого на удивление сложно заснуть.
— Ты упрямый. Ты никогда от них не уедешь, да?
— Мне нет резона отсюда уезжать. Волки не причинили тебе вреда, Берислава. Ни разу.
— Когда причинят, будет уже поздно. Но тебе разве есть дело? — шмыгнув носом, колко бормочет она. Кьярвалль поскуливает, но Берислава унимает его своей рукой.
Блохастого пса гладит, а его — нет. Китобой злиться.
