Он никогда в жизни так не драил свои вещи, как этим утром. С мылом, с шампунем из ванной, со всем, что было. Даже накидал какой-то травы из холодильника, вроде мяты, в таз. Тяжелые ладони терли ткань со всей ненавистью к самому себе.
Берислава вышла из дома через час, молчаливо наблюдая за тем, как оттирает застарелое пятно на оставшихся брюках. Все остальное, мокрое, зато чистое, комьями лежало на ограждении крыльца. Белье короткой стопочкой высилось у лестницы.
Как мог стараясь что-то унюхать, китобой трижды все перестирывал. Благо, из одежды носил не так много.
— Здесь нужен будет отбеливатель, — заметила Берислава, подступив ближе к тазу. От усилий мужчины вокруг их места для стирки образовалась пенная лужа, уже начавшая подмерзать.
— Так выведу, — пробурчал он.
— Это кровь?
Наблюдательная. Он стиснул зубы.
— Да. Волчья.
При упоминании животного она поежилась и ушла. Сигмундур, пользуясь случаем, пытался рассмотреть, нет ли на затылке крови, но, к своей радости, ничего не заметил. Видимо, не так сильно…
Через пять минут Берислава вернулась. Немного боязливо взглянув на него, пристроилась у таза с пачкой соды. На отдалении пары сантиметров от его рук.
— Подними пятно.
И с той же щедростью, с какой обрабатывал ее ладонь, насыпала белого порошка на въевшуюся кровь.
— Дай мне, пожалуйста.
Китобой, отступив на шаг, позволил ей закончить. Кроме пятна, ничего, вроде бы, даже запаха, не осталось.
Она поморщилась на аромат воды, пышущий своими компонентами во все стороны, но промолчала. Просто принялась флегматично расправляться с грязью.
Когда закончила, руки от воды, холода и жесткости ткани были совсем красными.
— Она не высохнет, если оставишь так, — Берислава покачала головой, стараясь не встречаться с ним глазами. Но прежде, чем получила ответ, притрагиваться не стала, — можно?
Сигмундур просто отрывисто кивнул, тихо себя ненавидя.
Девушка развесила одежду по всему, что для этого подходило в доме. Места не нашлось лишь для белья, но его, хорошенько встряхнув, Берислава выложила на комоде.
Глядя на то, как сосредоточенно она это делает, он не выдержал.
Подошел, как можно дальше убрав от нее руки, и стал рядом.
— Прости меня, пожалуйста.
Уголок розовых губ вздрогнул. Оставив боксеры в покое, девочка подняла на него глаза.
— Я сильно тебя ударил? — Сигмундур с горечью оглядел ее с ног до головы, припомнив, как резко умолкла, встретившись со стеной.
— Нет, — не думая, шепнула Берислава.
— Этого больше не повторится.
— Я знаю, — она улыбнулась чуть явнее, сделав шаг вперед. Подняла голову, чтобы видеть его как следует, и чтобы видел эту улыбку тоже. Вытянула вперед, прямо перед китобоем свои руки. Попросила.
Он осторожно, как к хрусталю прикоснувшись к ее ладоням, едва-едва их пожал.
— Я ненавижу свой запах. Не хочу тебя оттолкнуть.
Берислава, прикрыв глаза, удовлетворенно положила его ладони себе на пояс, подступив вперед. Обняла его. Подтвердила, что ей плевать.
— Пообещай, что не ударишь меня намеренно.
Ее шепот порвал на жалкие кусочки всю его душу.
Сигмундур ответно, как умел ласково, погладил ее спину.
— Обещаю. Никогда на свете.
Девушка облегченно вздохнула, спрятавшись лицом у его груди, а сам китобой решил отныне касаться ее лишь тогда, когда полностью себя контролирует. О том, какой силой обладает, живя в одиночестве, он уже и забыл.
Берислава была слишком хрупкой.
Она была золотом.
Этой ночью, лежа в постели и наблюдая за тем, как доверчиво и умиротворенно она лежит на его плече, Сигмундур ощущал в себе большую и серьезную ответственность. Ощущал себя важным, взрослым и достойным. Мужчиной ощущал.
Потому, когда Берислава, поежившись от холодка в своем свитере, прижалась к нему покрепче, своей теплой рукой сразу же ее согрел. Без раздумий.
И понял, что уже давно, слишком давно, привязался к этой девочке.
Он посмотрел на нее внимательнее, чем прежде. Она, насторожившись, нахмурилась.
— Откуда у тебя синяк? — с трепетностью, не желая сделать больно, коснувшись уже выцветающей гематомы, позвал ее.
— Очередь за супом, — Берислава поежилась, — я была нетерпеливой. Меня успокоили.
