Возвращаясь из театра, Кармина, возбужденная до предела, брела спотыкаясь, не разбирая дороги. Всхлипывая, она еле слышно бормотала:
– Бедненькая донья Менсия… Ну а что ему оставалось делать, если он думал, что она его обманула?
– Да будет тебе хлюпать, дурочка, – вмешалась донья Марикита. – Ты что, разве не понимаешь, что все эти штуки придумали только для того, чтобы поразвлечься, убить время? Но мне, честно говоря, куда больше нравится в цирке: там и клоуны, и гимнастки на лошадях, и акробаты на трапеции… И столько там приходится вертеть головой, что в конце концов она начинается кружиться.
А Веспасиано шепнул Эрминии:
– Да, с твоим будущим мужем придется держать ухо востро, а то не оберешься неприятностей.
– Тем лучше, – сурово ответила Эрминия.
– Лучше? Ну это еще как сказать, золотко мое. Хотя, конечно, мне это все равно.
– А мне и подавно.
– Что-то я тебя не понимаю. Ты что же, все-таки не хочешь выходить за него замуж?
– Теперь я сомневаюсь.
– Так я и знал. В любовных делах вы, женщины, куда отчаянней нашего брата. Вам нравится играть с огнем.
– Да, ты прав. Но не забудь, что играть с огнем будем мы оба.
– Какие глупости! Зачем это?
– Мне так нравится.
На всякий случай Веспасиано с необыкновенной поспешностью, всего за два дня, покончил со своими торговыми делами и, сославшись на то, что его срочно вызвали телеграммой в Барселону, поспешил смыться, не забыв, однако, поклясться Эрминии в вечной и неутолимой любви, запечатлев эту клятву, как обычно, раскаленным железом своего поцелуя.
За четыре дня до свадьбы любопытство обитателей торговой площади было возбуждено появлением густо накрашенной и разнаряженной толстой дамы, Она прибыла в компании двух рахитичных мулаток с лицами цвета хозяйственного мыла, но разодетых в пух и прах, с претензией на последнюю европейскую моду. То была генеральша Семпрун и обе ее дочки. Мамаша разузнала, где находится прилавок Хуана-Тигра, и вся компания прямехонько к нему и направилась.
– А вот и они, Геррита. Дочки – вылитый папаша. Как только я узнала, что ты женишься, так сразу же и прилетела. Так и знай: не бывать этой свадьбе, если прежде ты не исполнишь кровного долга, который связывает тебя с этими малютками. Да ты и сам признал свои обязанности, раз посылал мне какие-никакие деньжата им на пропитание – как раз столько, чтобы не умереть с голоду. И прежде, чем устроить свою собственную судьбу, ты должен хорошенько позаботиться о судьбе этих невинных крошек. Нескольких тысяч песет, ну, скажем, тысяч двадцати (можно сбавить и до пятнадцати) мне хватит: тогда я успокоюсь и уберусь восвояси. И тогда мы словно перестанем существовать друг для друга. Но если ты этого не сделаешь, я пойду на все – такой я тебе закачу скандал! Чего только мать не сделает для своих дочурок!
Весь этот монолог генеральша произнесла хоть и конфиденциально, но властно, как убежденная в своем праве матрона. Слушая ее речь, Хуан-Тигр с каменным лицом в упор смотрел на стоявших перед ним трех женщин.
– Сеньора, – сказал он, – убей меня Бог, если я хоть что-нибудь понял. Как будто вы говорили по-китайски.
– А, так ты еще прикидываться вздумал? Ну и нахал!
– Сеньора, чтоб мне на этом месте провалиться, если я понимаю, кто вы такая и зачем сюда пришли.
И Хуан-Тигр не лгал: его новая жизнь стала такой насыщенной, что она заслонила от него все его прошлое. Настоящее было для него раем, окруженным высочайшей оградой; вход в него охранялся сфинксом. Генеральша никак не предполагала, что ей придется столкнуться с этой бронзовой статуей, в бесстрастных глазах которой прошлое совершенно не отражалось. Сообразив, что Хуан-Тигр не поймался на ее столь необдуманно брошенную приманку, генеральша, разволновавшись, завопила благим матом, чтобы ее все слышали:
– Я буду орать во все горло! Пусть знают, как ты меня измучил! Пусть знают, кто ты на самом деле – не отец, а выродок!
Последовали и другие ругательства в том же духе: генеральша надеялась, что Хуан-Тигр, испугавшись скандала, поспешит купить ее молчание за хорошенькую сумму. Но он все с тем же каменным выражением лица равнодушно ответил:
