На лестнице послышались шаги старухи, и Веспасиано, забрав свои товары, спустился вниз, к Хуану-Тигру.
Иудеи в пустыне, алкавшие манны небесной, не смотрели на небо с большим нетерпением, чем Хуан-Тигр – на Веспасиано.
– Ликуйте! Радуйтесь! Веселитесь! – возопил коммивояжер, сжимая в объятиях Хуана-Тигра, сгоравшего от нетерпения. – Я с ней поговорил. Это просто невероятно! Она все равно что драгоценная жемчужина, а вы – раковина этой жемчужины. Берегите же ее как зеницу ока. Радуйтесь, радуйтесь, дорогой мой дон Хуан, радуйтесь и ликуйте. И как это вам удалось ее так охмурить? Бедняжка так влюблена, что дальше некуда. Я бы сказал, что это просто девяностоградусная любовь, от которой можно свалиться мертвецки пьяным.
Хуан-Тигр зажал рукой рот Веспасиано, у него не было сил слушать дальше. От волнения у Хуана-Тигра начало ломить в груди, словно там трещали ребра, а его глаза заволокло туманом.
В тот же вечер в театре де ла Фонтана состоялась премьера «Лекаря своей чести». В ложе сидели донья Марикита, Кармина, Эрминия и Веспасиано. Донья Илюминада никогда не посещала увеселения и спектакли.
Дворянин по имени Гутиерре Альфонсо, врач своей чести, подозревает, что его супруга, донья Менсия де Акунья, стала возлюбленной инфанта дона Энрике, приходящегося братом королю дону Педро. Честь доньи Менсии остается незапятнанной, хотя в результате целого ряда трагических недоразумений дон Гутиерре находит якобы подтверждение своим подозрениям. И вот однажды ночью, нарочно выпроводив из дома всех слуг и оставив жену взаперти, дон Гутиерре пишет ей записку, которую она читает после ухода мужа: «Любовь тебя обожает, честь тебя ненавидит, и потому одна тебя убивает и другая извещает: два часа тебе осталось жизни: ты христианка, спаси душу, а жизнь невозможно спасти».[35] Дон Гутиерре нанимает кровопускателя и, завязав ему глаза, ведет по улочкам Севильи. Приведя его к себе домой, кабальеро, грозя своему пленнику смертью, требует, чтобы, пустив его жене кровь, цирюльник оставил бы ее вены открытыми. «Я умираю без вины, и Бог тебе простит смертельную ошибку», – говорит, умирая, донья Менсия. В финале пьесы король дон Педро устраивает свадьбу дона Гутиерре с некоей доньей Леонор, на которой тот когда-то обещал жениться, но покинул ее ради доньи Менсии. «Дай ей свою руку», – приказывает король. И дон Гутиерре отвечает:
Вот вам рука, сеньора, но смотрите:
обагрена она в крови невинной.
Донья Леонор.
Я не дивлюсь и не пугаюсь.
Дон Гутиерре.
Но я врачом своей был чести,
И врачеванья не забыл.
Донья Леонор.
Припомни, если будет нужно.
Дон Гутиерре.
Условье это принимаю.
И Врач своей здесь чести кончен.
Простите, в чем он прегрешил.
Костюм Хуана-Тигра в роли дона Гутиерре был таков, что его появление на сцене публика встретила хохотом. Поскольку у Хуана-Тигра не нашлось, как у цирковых артистов, трико в обтяжку, он надел коротенькие фланелевые подштанники цвета петушиного гребня. На перевязи болталась огромная шпага, из-за которой он на каждом шагу спотыкался. Хуан-Тигр густо намалевал себе брови, обвел черной краской глаза, изобразил страшную бороду. В таком виде он был похож на разбойника. Но вскоре он так вжился в роль, так проникся сюжетом пьесы, так убедительны и спокойно-величавы стали его жесты, так естественно зазвучал его голос, исполненный безутешно-мучительного плача и едва сдерживаемых рыданий, что зрители, перестав обращать внимание на смехотворные детали, замирали в священном трепете, слушая патетические монологи.
Когда бы только
В существование мое
Вошла не ревность, тень сомненья,
Ее намек, ее двойник.
Когда б в рабыне я, в служанке
Вдруг усомнился хоть на миг,
Тогда вот этими руками
Я сердце б вырвал у нее
И, усладившись, утолил бы
Негодование свое,
Я это сердце съел бы с кровью,
И кровь до капли бы допил,
И душу из нее исторг бы,
Клянусь, я душу бы убил,
Я б растерзал ее на части,
Когда б страдать могла душа.
Уже под занавес публика наградила Хуана-Тигра бурной овацией, и взгляды всех зрителей обратились к Эрминии. Казалось, они говорили: «Бедняжка, вот что тебя ожидает, если ты собьешься с пути. И даже если не собьешься…» Эрминия гордо встретила взгляд толпы, раздробленный, как в глазах у стрекозы, на тысячи мельчайших кусочков: эти жесткие и острые взгляды вонзались в нее, как иголки в подушечку.
