Немного подумав, наваб приказал позвать сильного, храброго и преданного ему евнуха по имени Мошибуддин. Когда тот вошел и поклонился, Мир Касим обратился к нему:
— Ты отправишься вместе с этой женщиной. С вами будет еще служанка-индуска. Оружие возьмешь, какое скажет эта женщина. Берите маленькую быстроходную лодку и сейчас же отправляйтесь в Муршидабад.
— Что нужно делать? — спросил Мошибуддин.
— Все, что она прикажет. Ты должен относиться к ней, как к бегум. Если встретишь Долони, доставишь ее ко мне.
После этого Шойболини и Мошибуддин поклонились навабу, как этого требовал обычай, коснувшись рукой пола. Правитель улыбнулся и сказал Шойболини на прощание:
— Помни, биби, если когда-нибудь попадешь в трудное положение, обратись к Миру Касиму.
Шойболини снова поклонилась, подумав про себя: «Непременно воспользуюсь этим предложением. Я приду, чтобы вы решили мой спор с Рупаши».
Мошибуддин нашел лодку и погрузил в нее все оружие, которое выбрала Шойболини: ружья, пули, порох, пистолеты, сабли и кинжалы. Спросить, для чего все это нужно, он не осмелился. Мошибуддин решил, что эта женщина — вторая Чанд Салтана[108].
В ту же ночь они отправились в путь.
Взошла луна. У берегов Ганга простирались широкие песчаные отмели. При лунном свете они сияли серебром, а воды Ганга казались совсем темными. Темно-синяя Ганга, темно-зеленые леса на берегу, а над головой — синее небо, словно усыпанное драгоценными камнями. В такие минуты множество мыслей рождается в душе человека. Мир кажется бесконечным и река тоже кажется бесконечной: сколько ни смотришь вдаль, конца не видно. Не так ли исчезает человек в неведомом будущем? Внизу — бесконечная река, по сторонам бесконечная песчаная пустыня, на берегах бесчисленные деревья, над головой бездонное небо с гирляндами звезд, которым нет числа. Разве может в такие минуты человек не почувствовать себя мелкой крупинкой этого беспредельного и удивительного мира? Разве человек не подобен любой из песчинок отмели, в которую уткнулись привязанные к пристани лодки?
Лодок много. Среди них одна большая, пассажирская. Ее охраняют два сипая с ружьями на плече, они стоят неподвижно, словно статуи. В каюте при свете изящной хрустальной люстры в роскошных креслах среди картин, безделушек и других дорогих вещей сидят несколько сахибов. Двое играют в шахматы, третий пьет вино и читает, четвертый играет на каком-то инструменте.
Внезапно ночную тишину прорезал громкий плач.
Амиат, объявляя Джонсону шах, спросил:
— Что это?
— Сейчас кто-то проиграет, — ответил Джонсон, продолжая обдумывать очередной ход.
Плач стал громче, и в ночной тишине от него становилось как-то жутко.
Амиат, оставив игру, вышел на палубу и осмотрелся. Однако никого поблизости не заметил. Не увидел он и погребальных костров[109]. Между тем плач доносился откуда-то с берега.
Амиат сошел с лодки и направился в ту сторону, откуда слышался плач, и вскоре обнаружил, что кто-то сидит на песке. Амиат подошел ближе и увидел женщину.
— Кто ты? Почему ты плачешь? — спросил он ее на хинди.
Та не поняла его и заплакала еще сильнее. Амиат повторил свой вопрос, но она опять ничего не ответила. Тогда он знаками объяснил, чтобы она следовала за ним. Женщина поднялась и, не переставая плакать, пошла за ним. Это была грешница Шойболини.
Войдя в каюту, Амиат обратился к Гольстону:
— Эта женщина сидела одна на берегу и плакала. Меня она не понимает, а я не понимаю ее. Поговори с ней ты.
Гольстон знал немногим больше Джонсона, но среди англичан считался знатоком хинди. Он подошел к женщине и спросил:
— Кто ты?
Шойболини ничего не ответила и опять заплакала.
— Почему ты плачешь? — снова спросил Гольстон.
Шойболини продолжала плакать и по-прежнему ничего не отвечала.
— Где твой дом? Зачем ты пришла сюда?
Шойболини молчала.
Гольстон вынужден был признать свое поражение. Видя, что женщина их совсем не понимает, англичане решили отпустить ее. Но она продолжала стоять, не двигаясь с места.
— Судя по одежде, она бенгалка. Нужно позвать какого-нибудь бенгальца, — предложил Амиат, — пусть он поговорит с ней!
