Недостатка в людях здесь не ощущалось: священники с сандаловыми пятнышками на лбу и с цветочными гирляндами на шее, повара; кто нес корзинки цветов, кто совершал омовение, кто звенел колокольцами, кто вел беседы, кто натирался сандаловым маслом, кто набивал желудок; прислуга сновала взад-вперед, убирала дом, промывала рис, бранилась со священниками. В гостинице расположились на сон осыпанные пеплом саньяси[10], распустив свои длинные спутанные волосы.
Возле дома прислуги какой-то старец, высоко подняв руку, раздает целебные средства. Седобородый аскет в оранжевой накидке, перебирая четки, читает написанную крупными буквами от руки «Бхагавадгиту». Скандалит какой-то прожорливый «святой», взвешивая на руке выданные ему муку и масло. Аскеты, с гирляндами листьев на высохших шеях, со священными метками по всему лбу, трясут волосами, собранными в хвост на макушке, и гнусавят под звуки мриданга[11]: «Ведь я молчал, со мною был Баларама, ведь я молчал...» Тут же и вишнуитки[12] с разрисованными лбами под звуки тамбуринов поют «Модхоканер» и «Гобиндо Одхикари». Молодые вишнуитки поют со старухами, а старики и пожилые — с аскетами. В зале для представлений деревенские бездельники-мальчишки дерутся, скандалят, посылая при этом весьма «лестные» эпитеты в адрес родителей противной стороны.
Таковы помещения на переднем плане двора. За ними находятся еще три здания. Позади конторы расположены личные апартаменты Ногендро. Там живет он сам, его жена и их личная прислуга. Это изящное здание построено по проекту самого Ногендро. Рядом, по другую сторону молельни, еще один дом старого типа, с низкими, маленькими, грязными комнатами. Этот дом, в котором живет многочисленная женская родня с обеих сторон, напоминал воронье гнездо, где ни днем ни ночью не прекращался гомон. Оттуда все время неслись крики, смех, брань, споры, разговоры, насмешки, плач девчонок и рев мальчишек. То и дело слышалось: «Принеси воды!», «Дай платье!», «Рис не готов?», «Ребенок не ел!», «Где молоко?» — и так без конца, словно шумело взбудораженное море.
Позади этого дома, за жилищем священника, кухня. Там тоже не скучно. Одна из кухарок поддерживает огонь под котлом с рисом и рассказывает соседке о предстоящей свадьбе своего сына. Другая, раздувая очаг, в котором горят сырые дрова, трет слезящиеся от дыма глаза и на чем свет стоит ругает вора-управляющего за то, что тот специально поставляет сырые дрова, прикарманивая денежки, и в подтверждение своих слов приводит многочисленные доказательства; какая-то прелестница бросает рыбу в кипящее масло и отчаянно визжит и морщится, потому что раскаленные брызги масла летят прямо на нее. Другая собрала на макушке непричесанные, основательно намасленные перед омовением волосы, устроив из них какую-то башню, и лопаточкой гоняет в котелке рис, как пастух стадо коров, а в это время Вами и Кхеми, матери Гопалов и Непалов, вооружившись ножами, рубят баклажаны, тыкву, лау, потол и прочую зелень. В воздухе стоит хруст и скрежет, проклятия в адрес всей деревни, в адрес хозяев, взаимные оскорбления, новости: что-то Голани рано овдовела; муж Чанди большой пьяница; зять Койлаши нашел хорошую работу — клерком у полицейского инспектора; лучшего представления, чем «Гопале Уре», в мире не существует; такого скверного мальчишки, как у Порботи, не сыщешь во всей Бенгалии; англичане — настоящие потомки Раваны[13], Бхагиратх спустил Гангу на землю, Шьям Бишшаш — любовник дочки Бхаттачариев, и прочее и прочее...
Какая-то смуглокожая толстуха, орудуя ножом, потрошит рыбу; вид ее великолепного тела и быстрота рук пугают коршунов, однако два-три раза им все же удается атаковать добычу! Седовласая старуха таскает воду, а другая, страшная как смертный грех, толчет в ступке специи.
В кладовой идет страшная борьба между кладовщицей, служанкой и кухаркой. Кладовщица заявляет, что отпускает масла столько, сколько надо. «Разве этого хватит, если расходовать столько, сколько надо?» — кричит кухарка. «Если кладовая открыта, мы устроим так, чтобы хватило! — вторит ей служанка.
