Гридень поклонился и вышел, Володарь же тотчас послал за Еленой. После отъезда из Бужска Ростиславна жила вместе с двумя сыновьями у княгини Ланки в загородном доме. К Володарю и Васильку приезжала она редко и, как правило, только если имела в чём нужду.
На зов брата явилась не мешкая, облачённая в малиновый летник с широкими рукавами, в высокой кике на голове, украшенной розовыми жемчужинами.
Володарь прочитал ей грамоту Игоревича.
— Вот, сестрица, решай сама. Если хочешь, возвращайся к своему мужу. Никто тебя здесь не держит. А не хочешь — живи у меня в Перемышле. Без куска хлеба тебя и твоих сыновей я не оставлю, — сказал он.
— Дак я поеду, верно, — задумчиво морща маленькое чело, промолвила Елена. — Сама б, может, и не воротилась николи ко пьянчуге сему, да вот чада. Шо ж им, без волостей потом мыкаться? А Дорогобуж как-никак богатый город, третий на Волыни опосля Владимира да Луцка.
— Твоя воля, сестрица, — согласился с её доводами Володарь. — Одно тебе скажу. Ежели что не так пойдёт, знай: ворота городов моих всегда для тебя открыты.
Елена, рыдая, бросилась ему на шею. Они долго стояли обнявшись. Володарь с любовью гладил прижавшуюся к нему сестру, говорил ласковые слова.
Имею надежду, схлынуло окончательно на Червонной Руси лихолетье. Всё к тому идёт. Мирно жить будем, — заключил он.
— Дай-то Бог, брате, — сквозь всхлипывания, тряся головой в кике, отвечала ему Елена.
Чёрное ночное небо, усыпанное жёлтыми огоньками звёзд, нависло над заснеженным куполом Черногоры. Было прохладно, отрывисто свистел в ушах ветер, качая стволы грабов и ветви разлапистых горных пихт. В шатрах и вокруг них собирались воины, русские и угорские, звучала речь и славянская, и мадьярская, и половецкая, иной раз слова причудливо мешались, но все друг друга, как ни странно, понимали. Лошади хрупали овсом из торб, вокруг станов разъезжали конные сторожа. В свете факелов и костров блестели дощатые брони, зерцала, шишаки, мисюрки.
Володарь расположился на кошмах в своём шатре, снаружи обшитом красной материей, смотрел пристально, с заметным недоверием на сидящего напротив Коломана. Решили двухродные братья встретиться на границе своих владений, было им что обсудить, о чём договориться.
Накануне состоялся обмен пленными. Русских среди них было намного меньше, чем угров. Володарь приказал вывести из темницы среди прочих и пышащего злобой Жольта. Семь лет протомился в тюрьме угорский проведчик. При виде своего неудачливого слуги Коломан злобно сплюнул. Когда же Жольт стал ему что-то шептать на ухо, король решительно отодвинулся и прикрикнул на него:
— Пошёл прочь! Болонд! Не желаю тебя больше слушать!
Хмуро озираясь и пошатываясь, скрылся скрипящий от злобы зубами Жольт за угорским обозом. Володарь надеялся, что навсегда ушёл он из его жизни.
...Единственный видевший глаз Коломана косил недобрым огоньком в сторону застывшего у входа в шатёр молодого гридня-перемышлянина.
«Боится, что велю я его схватить и брошу в поруб. По себе, видно, других меряет!» — с раздражением подумал Володарь об угорце.
Пили из оловянных кружек тягучий ол, медленно, большими глотками, макая в пенистую жидкость вислые усы. Долго сидели молча, выжидая, кто первым начнёт серьёзную толковню.
Коломан не выдержал, отставил в сторону ол, заговорил тихо, хриплым голосом:
— Вот, позвал тебя, братец! Давно мы с тобой не виделись. Кажется, со свадьбы Васильковой. Кирие элейсон! Двадцать лет прошло! Нет, больше! Почти двадцать пять! Всё недосуг. Грамоты, послы, войны! Иногда хочется сбежать от этого всего! Укрыться где-нибудь в горном замке или в монастыре. Да, Володарь! Чуть не забыл спросить. Ты отстроил Тустань, крепость в Горбах?
— С Божьей помощью, брат.
— Вот у тебя есть теперь надёжное убежище. Будет куда спрятаться в случае чего.
— Да я вроде бы прятаться покуда ни от кого не собираюсь. Володарь усмехнулся. — Не от твоих же вершников лихих! Чай, встретил тебя на Вагре тогда...
— Опять ты о нашей ссоре! — досадливо скривился Коломан. — Кирие элейсон! Забудь. Было, прошло. Грамоты есть мирные. Дочь свою за твоего первенца отдаю. Что вспоминать былые недоразумения?
